Я барабанил по подоконнику, барабанил с силой.
—А на будущий год, когда Джуди будет присылать нам письма из колледжа, который выберет самостоятельно и куда поступит без всякой вашей помощи, Эдит будет снимать с них копии с помощью нового копировального аппарата, библиотеке его пришлет компания «Ксерокс», и мы будем сбрасывать их с самолета над Центральным парком.
—Я не хотела тебя нервировать.
—Так не нервируйте.
Послышалось влажное чмоканье вантуза в унитазе.
—Когда я говорила о невежестве, я имела в виду твою работу. И то, что тебе дают дополнительные поручения, поскольку ты еврей.
Я еле удержался, чтобы не повернуться к ней.
—Что вам наговорила Эдит?
—Ничего особенного.
Я таращился на двор Даллесов, на то, как ветер раскачивает висящую на цепи покрышку, точно маятник гипнотизера, на кучи опавших листьев — их скоро сожгут,— а чуть дальше по улице брела Джуди с горбиком рюкзака, вяло пиная сосновую шишку.
—Сабина, что бы Эдит вам ни наговорила, что бы вы себе ни надумали, это не так. Меня всего лишь попросили вместе с другими членами комитета оценить работу еврейского ученого.
—Что ты знаешь о еврейских ученых?
—Не так чтобы много. Но все же больше, чем здешнее большинство.
Вантуз вздыхал, словно в воду пускали газы.
—Хотя бы признай, что в Нью-Йорке такого быть не могло,— сказала Сабина,— такого оскорбления.
—Не могло, потому что в Нью-Йорке больше одного еврея. Да и настоящее оскорбление, на мой взгляд, никак не связано с антисемитизмом. Если кого и оскорбили по-настоящему, так это колледж, факультет и самого кандидата.
—Я полагаю, ты сказал им об этом?
Дыхание мое туманило стекло, скрывая из виду Джуди (она как раз переходила дорогу).
—Это все равно что разговаривать с окном.
—Знаешь, что я думаю?
Я вытер стекло манжетой, повернулся к Сабине.
—Какая разница.
Из ванной донеслось последнее, решительное, харкающее журчание воды в унитазе, сопровождающееся громким скрипом дозатора жидкого мыла.
—Я думаю вот что: считаешь ли ты эту просьбу оскорблением или нет, оскорбительна ли она по самой своей сути, бывает ли вообще что-либо оскорбительным по самой своей сути, если смотреть на дело с философской точки зрения, все равно эта ситуация тебя смущает. Если ты решишь взять этого еврея на работу, тебя обвинят в покровительстве евреям. Если ты решишь не брать этого еврея на работу, скажут, что ты не хочешь покровительствовать евреям. Подожди. Я знаю, что ты мне скажешь: дескать, решать не тебе, а всему коллективу. Пусть так, но тебе все равно неприятно — видимо, оттого, что в здешних лесах появится еще один еврей. Сдается мне, ты привык быть тут единственным и боишься лишиться особого положения. Как только в городе появится еще один еврей, ты перестанешь быть всеобщим любимцем… перестанешь быть талисманом…
—Спасибо, Сабина, убедительное объяснение, и все-таки я сомневаюсь.
В дом вошла Джуди — от стука входной двери Сабину буквально подбросило, она села на кровати, и из ванной тут же вылетел Уолт с полотенцем в руках.
—Джуди вернулась?— спросила Сабина.— Это она?
—Ваши полотенца,— сказал Уолт,— слишком жесткие.
Снизу донесся напряженный, пронзительный голос Джуди.
—Где чемодан?— спросила Сабина.— Уолт, где зеленый чемодан?— И крикнула:— Джуди, иди сюда, поздоровайся с нами! Джуди!
—Пощупай,— Уолт протянул мне полотенце.— Чистая синтетика или какой-то состав с синтетикой. Граммов триста, максимум триста пятьдесят. Постельное белье считается в нитях, полотенца в граммах. Эти вот грубые, не махровые, а значит, толком не впитывают: сразу видно, кухонные, не банные. Напомни мне, как вернусь в город, я скажу помощнику отправить вам образцы полотенец. Дюжину лучших махровых, дюжину из египетского хлопка. Можно даже вышить на них монограмму. Ты только представь: буква Б, изящная буква Б, вышитая любым цветом, какой выберешь сам.
—Уолтер. Чемоданы.
—Они здесь,— сказал я.— Я убрал их в шкаф.
Джуди подбежала к Уолту, он обнял ее, оторвал от пола и передал Сабине, та поочередно прижалась губами к обеим ее щекам и погладила по голове.
—Какая же ты красавица.
—Ладно тебе, Ома. Вовсе нет.
—Такая красавица, просто актриса.
—Ома, пожалуйста, хватит.
Я спросил, указывая на чемоданы в шкафу:
—Который?
Уолт пожал плечами.
—Я же сказала, зеленый,— ответила Сабина.
Уолт достал из шкафа зеленый чемодан и плюхнул его на кровать рядом с Джуди, возле накрашенных лаком пальцев ног Сабины.
—Уолтер, это же чемодан, его нельзя класть на кровать, в которой ты спишь. Знаешь, насколько чемоданы грязные?
—Нет. А насколько чемоданы грязные? Мы кладем в них одежду, какие же они грязные?
—Все знают, что изнутри они чистые, а снаружи грязные. У тебя-то все наоборот. Ты когда-нибудь видел, чтобы чемодан чистили снаружи?
—А ты когда-нибудь видела, чтобы чемодан чистили внутри?
—Поставь его на пол.
Уолт повиновался.
Вошла Эдит, как опоздавшая статистка: раскрасневшаяся, смущенная, лямки фартука в пятнах жидкого теста. Большой дом, большая труппа из родственников набилась в одну комнату: это театр или иудаизм? Или неосознанная попытка вернуть нашему празднику атмосферу тесной городской квартирки?
—Я все пропустила?— спросила Эдит.
—Что именно?— уточнил я.
—Мы привезли вам подарки,— сказала Сабина, оглаживая Джуди.
—Подарки? На Рош ха-Шана?
—Не будь таким религиозным, Рубен. Не на Рош ха-Шана, а для поездок в колледжи. Маленькие подарки для моей большой девочки Джуди. Наряды из осенних коллекций. Я хочу, чтобы ты выглядела как нельзя лучше. Я знаю, ты скажешь, что поступление зависит от способностей, но и выглядеть как нельзя лучше не помешает.
—Или учиться на отлично.
—Рубен, не надо,— сказала Эдит.
—Или набрать высший балл в тесте для поступления.
—Ты ведь устроишь нам показ мод?— спросила Сабина Джуди и бросила Уолту:— Чего ждешь? Открывай.
Уолт опустился на колени, расстегнул чемодан, откинул крышку, и нашим глазам предстали последствия взрыва: сгустки крема, белый отлив на темных тканях.
Сабина с криком вскочила с кровати, оттолкнула Уолта, присела на корточки, принялась рыться в чемодане, вытаскивая из него вещи, точно салфетки из пачки, дабы унять горестный вопль; юбки, блузки и платья спокойных иссиня-черных, коричневых, розовых оттенков были в молочно-белых брызгах.
