Циля протянула ему скомканный подгузник, но он не взял его, а произнес:
—Йони, Биби и Идди… надеюсь, я не пожалею, что взял их с собой…
Циля бросила подгузник ему на колени, сказала что-то на иврите, что-то язвительное — я разобрал единственное слово, оно звучало как «фураж» или «кураж» — и по мере того, как она говорила, его взгляд опускался все ниже, на дыру в мокром носке и торчащий большой палец; чем громче говорила Циля, тем быстрее он шевелил пальцем, в конце концов топнул ногой и рявкнул:
—Говори по-английски.
Циля добавила — я так понимаю, обращаясь ко мне:
—Я уже пожалела, что мы поехали с ним.
Она говорила по-английски более отрывисто, чем муж, словарный запас ее был беднее, но произношение лучше — похоже на среднезападное с гортанными левантийскими нотами.— Мальчики должны были остаться с нашей… женщиной,— пояснила она,— с нашей женщиной, которая с ними сидит.
—С няней,— пояснил Нетаньяху.— Няня прийти не смогла, у нее дома пожар.
—У нее потоп, трубы замерзли.
—Я думал, пожар.
—Сперва потоп, потому что трубы замерзли, потом пожар.
—Как может одновременно быть и потоп, и пожар? От огня вода испарится, а замерзшие трубы оттают.
—С чего ты взял? Это же я с ней говорила.
Нетаньяху повернулся ко мне.
—В общем, так получилось: няня прийти не смогла, а Циля не захотела в одиночку сидеть с мальчиками.
—Циля здесь. Циля здесь, прямо перед тобой. Нет, Циля не захотела остаться дома с мальчиками, а мальчики не захотели остаться дома с Цилей,— она перешла на иврит, что-то сказала Идо, потом продолжила по-английски:— Да и кто захочет остаться дома с матерью, которая забывает взять сыну запасные трусы?
—Разве они не в машине?— спросил Нетаньяху.— Не в бардачке?
—Я принесу,— сказал Джонатан.
—Я с тобой,— подхватил Бенджамин.
—Нет,— отрезала Циля.— Я не занимаюсь машиной,— пояснила она мне,— машина — не мое дело, это дело моего мужа.— Она оторвала квадратик туалетной бумаги, смочила слюной и прилепила к кончику сыновней наготы.— Пока сойдет.— Циля натянула на Идо штаны, подняла его, поставила перед собой меж диваном и столиком, хлопнула его по животу и нараспев пропищала, будто наглоталась гелия:— Мы все хотели поехать с твоим отцом! Нам все время его не хватает! Едва твой отец выходит из дома, как все рушится!— Она задрала свитер Идо, потом такой же точно свитер под ним, потом нижнюю сорочку, наклонилась, прижалась губами к его животу и фыркала, пока рев Идо не сменился истерическим смехом:— Что бы мы делали без него?…фр-р-р-р-р… Да-да-да, что бы мы делали без него?…фр-р-р-р-р…
—У меня так же,— произнес я, дабы ее унять.— Без Эдит я рассыпался бы на куски.
Циля нахмурилась, поправила на Идо одежду.
—Мы все хотели побывать в Новой Англии, а когда выехали из дома, уже в дороге выяснили по карте, что великий гений нашей семьи ошибся и север штата Нью-Йорк — не Новая Англия.
—Нет,— возразил Нетаньяху.— Это Новая Англия.
—Как вы считаете, Руб, север штата Нью-Йорк — это Новая Англия?
—Не знаю,— запинаясь, ответил я.
—А если серьезно?
—Пожалуй, это все же один из Средне-Атлантических штатов. Но, кажется, Новая Англия — не официальное название.
—Официальное,— возразила Циля.— В нее входят Мэн, Нью-Гемпшир, Вермонт, Массачусетс, Род-Айленд и Коннектикут: это все Новая Англия.
—Так и есть.
—Карта ошибается,— сказал Нетаньяху.
—Штат Нью-Йорк относится к Средне-Атлантическим, а южнее что?
—Много штатов,— ответил я.
—Южнее Вашингтон, округ Колумбия, а еще южнее Дикси
[87].
—Карта устарела,— вставил Нетаньяху.
—Думаешь, она меняется?— спросила мужа Циля.— Думаешь, штаты перемещаются? Позвони в ААА,— она отчетливо произнесла каждую букву.— Американскую автомобильную ассоциацию. И поучи их географии, но сперва позвони Эдельману.
Так она сказала, я расслышал фамилию: Эдельман.
Нетаньяху пожал плечами.
—Руб, можно мой муж… можно он воспользуется вашим телефоном, чтобы сделать звонок? Ему надо позвонить Эдельману.
Хаиму «Хэнку» Эдельману, раввину из Филли, догадался я.
Нетаньяху заговорил на иврите.
—Теперь ты решил говорить на иврите? Звони!
—Звони ты.
—Не я. Он твой друг. Ты. Иди позвони ему и выбрось это. Подгузник. А то навоняешь здесь.
Она впилась в него взглядом, наморщила лоб, Нетаньяху схватил подгузник и вскочил на ноги:
—Где у вас телефон?
Я отвел его на кухню, Эдит раскладывала какао-порошок по кружкам.
—Нашему гостю нужно воспользоваться телефоном.
—Ты знаешь, где он.— Эдит напряженно орудовала ложкой. Весь стол был в какао-порошке.
Я поднял крышку мусорного ведра, Нетаньяху выбросил подгузник, я отвел гостя к телефону, тот висел на стене у ванной, а сам вернулся на кухню — Эдит взбивала закипающее молоко.
—Займись уже гостями. И отнеси это.
Она разложила черствые печенья, имевшие форму рождественских чулок, по краю тарелки, в центре которой за изгородью из карамельных тростей стоял черствый имбирно-пряничный дом: нам подарили его две коллеги Эдит по библиотеке, вдовые сестры Стюнодски, они гордились тем, что на каждое Рождество изготавливают для каждого из коллег имбирный дом, похожий на настоящее жилище этого коллеги — по крайней мере, в воображении вдовых сестер Стюнодски.
Я оторвал мармеладку с глазурованной крыши, подобрался к стоящей спиной Эдит и попытался игриво засунуть ей в рот мармеладку, но Эдит воспротивилась, дернула головой, не пожелала открыть рот, красная сахарная мармеладка упала на пол; набиравший номер Нетаньяху стал свидетелем этой сцены. Ему пришлось повесить трубку и набрать заново. Я наклонился, поднял с линолеума мармеладку и бросил в раковину, Эдит достала ее, открыла мусорное ведро — крышка издала звук, похожий на отрыжку,— и выбросила мармеладку, поморщась от вони подгузника.
—Эдельман, ну, Эдельман,— произнес Нетаньяху и перешел на иврит с плавным славянским акцентом,— Варшава, вспомнил я.
Я взял тарелку, и старшие мальчики атаковали ее, прежде чем я успел поставить ее на стол. Они заполонили двор, опрокинули стены, набили рты вафельными дверьми и марципановыми оконцами с лакричными ставнями, роняя радужную посыпку и пряничные крошки.
