Даже в Лондоне, где все отличается крупными масштабами, размах пивоваренного дела ошеломляет, оно кажется ни с чем не соразмерным. Даже архитектура пивоварен особого рода, если хотите, слишком прямолинейная, но при этом гигантская, циклопическая; легко представить, что эти здания строили не люди, а великаны. И все, что видишь вокруг,— чудное, странное, пугающее. С трудом догадываешься о назначении этих сооружений и машин, стоящих вдоль стен: это какие-то башни из камня и железа, которые поднимаются на высоту сорок футов над землей и там обрываются.
В пивоварне
Когда входишь в пивоваренный цех, невозможно удержаться от удивления. Эти цеха, как правило, одновременно и очень просторные, и очень запутанные: со всех сторон поднимаются и опускаются винтовые лестницы, переходы сменяются платформами, перегородки раздвигаются и открывают вид на какие-то уходящие в темную даль помещения. Знаменитая бочка Гейдельберга
[63] становится самой обыкновенной рядом с огромными сосудами, каждый из которых вмещает драгоценной жидкости на двести двадцать пять тысяч франков. За сосудами стоят машины разных форм и размеров, одни из них работают, другие стоят, но каждая имеет свое особое, строго определенное назначение и великолепно ему соответствует. Одним из достоинств англичан является то, что они привносят в создаваемые ими орудия потрясающую точность. Надо смешать составляющие пива, проварить полученную смесь, остудить, дать перебродить, очистить и разлить по бочкам или бутылкам. Вот операции, необходимые для получения великого английского напитка. И они выполняются в этом колоссальном предприятии в таких масштабах, которые нам невозможно даже вообразить.
Отдых пивоваров
Большие бочки
Пивовары за работой
В Лондоне варят два разных вида пива, которые пользуются одинаковой любовью: эль и портер. Портер отличается тем, что для него берется более темный солод, к которому добавляется определенное количество обжаренной солодовой гущи. Вкусы у всех свои, поэтому у каждого продукта есть свои любители.
Развозчики пива
Большие пивоварни начинают развозить пиво по городу с первыми лучами солнца.
Лошади, запряженные в повозки с пивными бочками, уже давно завоевали славу самых сильных и крупных во всей Англии. Толпа, которая никогда не довольствуется простыми и очевидными фактами, а всегда и во всем ищет скрытую подоплеку, приписывает гигантские пропорции этих лошадей тому, что их кормят солодовой гущей. Это неправда. Гуща не подходит лошадям, они ее терпеть не могут, и потому гущу продают тем, кто выращивает свиней. Лошади пивоваров — колоссы среди лошадей — почти все происходят из Линкольншира, и они довольствуются смесью из сена, люцерны и ячменя. Они — слава английского практицизма и доказательство его могущества. Ибо англичане сумели путем разумной селекции производителей видоизменить породы и подчинить природу своей воле. Одни и те же люди, исходя из одних и тех же элементов, создали верховую лошадь, чья скорость является, пожалуй, ее единственным достоинством, и лошадь пивоваров — мощную, плотную, коренастую, огромную, которая благодаря своей силе и крепости способна играючи перевозить самые тяжелые грузы.
Своего рода Гераклы в кожаных куртках и красных колпаках с большим кнутом на медной рукоятке правят четверками запряженных цугом славных коней, которые за семь-восемь лет беспорочной службы зарабатывают право на смерть под ножом живодера.
Сезон
Не только Лондон меняется от квартала к кварталу, но и каждый его квартал выглядит по-разному в разное время года.
Так, девять месяцев в году, когда Ладгейт-Хилл запружен всевозможными экипажами, повозками и телегами, прекрасные скверы, великолепные площади и роскошные улицы Вест-Энда тихи и пустынны. Можно подумать, что Лондон обезлюдел: окна закрыты, двери заперты, торговля в окрестностях замерла. Сама жизнь, кажется, приостановилась.
Но стоит наступить так называемому сезону, как вновь воцаряются веселье, суета, блеск, движение, причем такие, что и не снились другим городам, даже Парижу.
Кто сотворяет это чудо?
Сезон!
Сезон! Вот оно, волшебное слово! Ни одно другое слово из пяти букв не способно сказать больше. И тот, кто не видал сезона в Лондоне, не может составить верное о нем представление. Чтобы поверить, нужно увидеть своими глазами, но даже и тогда верится с трудом.
Сезон — это жизнь на полную мощность, энергия, бьющая через край, это вершина светской жизни, вершина, к которой стремятся и которую покоряют люди, давшие себе труд родиться только для того, чтобы получать от жизни удовольствие.
Ладгейт-Хилл
Английская аристократия — это олицетворение и средоточие силы, богатства, красоты и изящества нации. Она распространяет свои влияние и мощь на весь мир, который попадает в зависимость от ее развлечений и прихотей.
В течение трех прекрасных месяцев — апреля, мая и июня — Лондон покупает все, что можно. Все театры — от Мадрида до Стокгольма, от Неаполя до Вены, от Нью-Йорка до Санкт-Петербурга — уступают ему первых солистов, басов и контральто, теноров и сопрано.
Даже наши звезды первой величины покидают небо Парижской оперы, чтобы немного поблистать в Ковент-Гардене и Друри-Лейн.
Англичане, которые все делают по-своему, зимой предпочитают держаться от Лондона подальше. В это время город как будто вымирает, в нем царят невыносимая сырость и полумрак, темнота такая, что целыми неделями газ не гасят ни на улицах, ни в домах!
Зимой приличные люди остаются в своих замках, на своей земле, посреди арендаторов. И в полном согласии со своими вкусами живут на широкую ногу, ни в чем себя не стесняя.
