— Ну-ну, господин Славский. Ваша предусмотрительность прямо-таки поражает. Здесь курят?
— Разумеется.
— Тогда я закурю, — он аккуратно обрезал кончик сигары, тщательно ее зажег. Славскому же не предложил. — Вы упоминали о своем классическом образовании? Помните Аммиана Марцеллина: «Когда человек много страдает — утешением ему служит целесообразность тех причин, из-за которых он страдает»?
Во имя чего должен страдать и рисковать своей пусть не жизнью, пусть лишь репутацией я? Я уже говорил, впрочем не вам, нашему немецкому другу, что всегда помогу европейцу, встреченному на тропах Африки или в южноамериканской сельве. Я помог вам, пусть не в джунглях, пусть в трущобах вашей страны. Но вы хотите большего, не так ли? А это уже совсем другая тема. Как-то я помогал вождю одного тайского племени против другого вождя, кажется, из племени мяо. За это я получил право беспрепятственно вести изыскания в поглощенном джунглями городе Ангкор. Изыскания были успешными…
Казалось, Славский удивлен словами новозеландца.
— Вот как? А вы мне показались бескорыстным искателем приключений вроде доктора Ливингстона.
Шульгин отрывисто и, как он надеялся, нагло рассмеялся.
— Вы знаете, сколько стоит не то чтобы организация полноценной экспедиции сроком на год-другой, а просто билет на пароход в каюту 1-го класса от Окленда до Бомбея, потом из Бомбея в Кейптаун, а оттуда хотя бы в Рио-де-Жанейро? Только билет…
Славский забарабанил пальцами по столу, потом закурил собственную папиросу.
«Думай, паренек, думай, — веселился Сашка. — За право проникнуть в ваши тайны вы мне еще отстегнете неслабый кербеш. А как же? Не я же у вас должен информацию покупать».
В то же время он решил, что партия приобретает до чрезвычайности занудливый характер. Как если бы утомленный карлсбадским турниром гроссмейстер решил не идти на обострения в легкой партии с крепким мастером и ввязался в нуднейшую позиционную борьбу за лишнюю пешку или качество.
А ведь это даже не угроза проигрыша, это просто скучно.
Значит, необходимо встряхнуться и резко обострить игру.
— Эти приятные молодые люди, — указал он кивком головы на компанию активно выпивающих и закусывающих молдаванских или пересыпских жлобов, — ваша группа прикрытия? Вы меня по-прежнему опасаетесь или ждете возможного эксцесса со стороны?
— Да что вы, господин Мэллони! Зачем так грубо? Если мне и потребуется прикрытие, вы его гарантированно не увидите. Мы же не дилетанты…
— Приятно слышать. Так что вы скажете в ответ на мой вопрос?
Славский развел руками.
— О какой сумме вы думаете?
— Адекватной вашей заинтересованности в моих услугах. Если жизнь и здоровье вашего друга стоят меньше тысячи фунтов — говорить вообще не о чем. Если он вам дорог и вы хотите, чтобы он благополучно прибыл в Стамбул с моей помощью — эту сумму следует утроить…
— Да-а… Вы высокого мнения о цене своих услуг. — Славский сделал лицо человека, внезапно узнавшего, что чудотворные иконы изготавливаются в мастерской захолустного монастыря вечно пьяным и не несущим ни малейших признаков благочестия богомазом. — А если подойти к проблеме иначе?
— То есть?
— То есть вы нам поможете из чисто альтруистических побуждений, которые так близки вашей натуре. Заодно и за то, что МЫ вам поможем беспрепятственно выехать из страны, в которой весьма суровые законы, почти законы военного времени. И очень просто может случиться так, что проблемы у вас возникнут очень и очень серьезные.
Шульгин удивился.
— Независимо от судьбы вашего друга?
— Если вопрос встанет так, как вы предлагаете, то, возможно, и независимо. Просто это будут две разные проблемы…
— Хорошо, господин Славский. Очевидно, мне придется еще раз подумать. Я понимаю, что вы, очевидно, читали лорда Пальмерстона.
— Это вы насчет того, что нет ни врагов, ни друзей, а есть только интересы? — Славский проявил гораздо большую эрудицию, чем Шульгин от него ожидал, исходя из легенды. В кавалерийских училищах Пальмерстона не проходят. Но это ничего не меняло.
— В данном случае я имею в виду другое высказывание: «Как тяжело жить на свете, когда с Россией никто не воюет». Он, очевидно, встречался с людьми, подобными вам по характеру. Такие, как вы, бывают сговорчивее в условиях назревающей катастрофы…
С удовлетворением Сашка увидел на лице собеседника почти не замаскированную гримасу самодовольства.
— При всем к вам уважении, сэр Ричард…
— Достаточно. Я больше не испытываю удовольствия от общения с вами. Позвольте откланяться. — Шульгин встал и бросил на мраморную столешницу вчетверо сложенную врангелевскую сторублевку. — Надеюсь, этого достаточно, чтобы покрыть ваши расходы…
— Да подождите же, подождите. Скажите наконец, чего вы хотите на самом деле?
— Только одного. Знать, в какую авантюру вы меня уже втянули и чего хотите еще. Может, все-таки раскроем карты? Хотя бы здесь, без свидетелей?
Славский улыбнулся как-то очень двусмысленно.
— Вы и вправду уверены, что хотите знать ВСЮ правду? Не боитесь, что знание не сделает вас свободным, а совсем даже наоборот? Есть ведь вещи, относительно которых благоразумный человек предпочитает оставаться в неведении…
— Эмерсона я тоже читал. И не согласен с ним…
— И все же подумайте. Приличный заработок без особого риска или…
— Вы что, господин Славский, лакея себе нанимаете? За такие предложения в цивилизованных странах вызывают на дуэль, а в вашей стране, насколько я знаю, допустимо и просто дать в морду…
Шульгин выразительно пошевелил пальцами, потом сжал их в кулак. Допил стоявшую перед ним рюмку водки, щелкнув зажигалкой, прикурил погасшую сигару, встал.
— Окончательный разговор состоится сегодня вечером. После того, как больного посетит ваш профессор. Затем я не буду считать себя связанным чувством долга. Хотя бы и врачебного.
Шульгин вышел из «Гамбринуса» как истинный британец, твердым размеренным шагом, с прямой спиной и высоко поднятой головой. Выстрела в спину он не опасался.
Держа в памяти примыкающие к Дерибасовской проходные дворы и переулки, сразу от крыльца свернул направо, еще раз направо и растворился между грязными, обшарпанными, окруженными крытыми галереями, воняющими чадом керосинок и жареной рыбой домами быстрее, чем Славский пришел в себя и кинулся следом.
Туман упал еще гуще, чем в то время, когда они спускались в кабачок, поэтому Шульгину даже не требовалось проверяться по всем правилам оперативной работы.
Уже метров за десять все тонуло в сероватой мути, а звук шагов по брусчатке, напротив, слышен был куда отчетливее. Здесь литая каучуковая подошва его ботинок давала дополнительные преимущества перед кожаными, на гвоздях подметками сапог Славского или до сих пор распространенными в Одессе деревянными «стукалками».
