— Давайте все же не здесь, — возразил майор. — Светиться мне все равно ни к чему. Давайте, мои люди будут подходить по две тройки с пятиминутными интервалами к вашему агентству, получать инструкции и садиться в ваши машины.
— С военными номерами?
— Зря иронизируете. Как раз это лучше всего. Часть машин пусть будут санитарные, часть — с эмблемами военной полиции. Наша гражданская полиция их останавливать не имеет права, на какой-то непредвиденный случай легенда — собираете по тревоге находящийся в увольнении личный состав и самовольщиков.
— Годится, коллега. Видите, как все хорошо у нас образуется…
Разумеется, никогда в жизни израильский разведчик не согласился бы сотрудничать с обычным резидентом другого государства в столь сомнительном деле, но тут был случай исключительный. А Розенцвейг умел просчитывать варианты не хуже своего знаменитого соотечественника, непревзойденного шахматного философа Эммануила Ласкера.
Мундир армейского финансиста-ревизора, который обычно носил Чекменев, был лишь первым уровнем прикрытия. Должность товарища военного атташе по разведке — вторым, обеспечивающим экстерриториальность и соответствующий авторитет. Однако майор знал, что на самом деле «подполковник» руководил отделом Собственной канцелярии Его Императорского Высочества Великого князя Олега Константиновича, настолько секретным, что этот отдел не значился ни в одном штатном расписании и ни в одной платежной ведомости. И наверняка имел генеральский чин.
Из собственных источников Розенцвейг также знал, что Чекменева с князем связывала еще и личная дружба, с тех еще времен, когда тридцатипятилетний полковник Романов служил всего лишь командиром первой гвардейской бригады, а молодой поручик состоял при нем офицером для особых поручений.
Потом Олега Константиновича избрали на его нынешний пост, и он сделал Чекменева своим пресс-секретарем и старшим адъютантом. Затем возвысил до нынешнего поста, но были основания считать, что на самом деле Игорь Викторович является при дворе тем самым «серым кардиналом», без которого не обходится почти никакой властитель. И положение его весьма прочно.
А если так, то интересы долгосрочной политики требуют не пренебрегать просьбами такого человека.
Кроме всего, Розенцвейг с Чекменевым испытывали друг к другу выходящую за рамки деловых отношений симпатию и уважение, поскольку по-настоящему умные люди встречаются достаточно редко и дорожат возможностью общения. Особенно, если им нечего делить.
Впервые познакомились они три года назад, когда Чекменев приехал в Тель-Авив «с неофициальным визитом», а майор был приставлен к нему в качестве консультанта и связного с руководством СД. Месяца два, как водится, присматривались и прощупывали друг друга, а потом российский коллега вдруг открыл карты.
Розенцвейгу была известна российская внутриполитическая коллизия, но не во всех деталях. Он, как и девяносто девять процентов аналитиков, продолжал считать Великого князя фигурой совершенно номинальной, а тут вдруг оказалось, что нынешний Романов несколько отличается от своих предшественников.
Хотя бы тем, что сам или по подсказке того же Чекменева осознал грядущие катаклизмы, внешние и внутренние, смертельно опасные именно для России в первую очередь, с ее совершенно не подходящим для ответа на вызовы времени государственным устройством.
А мировой экономический и политический кризис стоял на пороге, грозящий в перспективе стать похуже прошлой Мировой войны и Великой депрессии, вместе взятых, в этом и Чекменев и Розенцвейг сходились во мнении, хотя исходные посылки у них были разные.
Подполковник как-то спросил майора, не удивляет ли его факт, что они оба, в принципе самые обычные, ничем не примечательные люди, осознают то, что непонятно тем, кто занимает высокие посты и должен быть мудр по определению.
— Кокетничаете, Игорь? — спросил израильтянин.
— Отнюдь. Искренне недоумеваю. Исходя из собственного жизненного опыта.
— Напрасно. Возможно, вы об этом не задумывались, но действительно умный большой политик — редчайшее исключение. Потому что ум и воля к власти — две вещи несовместные. Умный и мыслящий человек обязан во всем сомневаться, в том числе и в правильности своих силлогизмов, он постоянно ставит себя на место своих оппонентов, входит в положение окружающих его людей. И так далее. Политик же должен, уверовав в свое предназначение, переть как танк, отсекая все и всех, что ему мешает в данный момент. Иначе он просто не состоится. А чтобы сочеталось и то и другое… Да, был Бисмарк, Черчилль, Рузвельт… Вот и все, пожалуй.
Чекменев подумал, что из русских мог бы назвать еще и Петра Великого, но не стал этого делать. Были у него насчет Петра некоторые сомнения. Больше же никто не приходил на ум. Иван Калита слишком далеко, любой из Романовых, даже царь-освободитель Александр Второй, не дотягивал в смысле государственной мудрости.
— Зато люди незначительные, вроде нас с вами, — продолжал Розенцвейг, — нередко проявляли гениальную способность предвидения. Да вот что далеко ходить, недавно попалась мне в старом журнале докладная записка одного из придворных вашего последнего царя, генерала Дурново, датированная 1912 годом. В ней он на десяти страницах подробнейшим образом предсказал возможность грядущей Мировой войны и ее политические последствия, включая крушение монархии и гражданскую войну. И что?
— Знаю этот документ. И согласен с вашими выводами. Но что из этого вытекает?
— То, что у нас с вами есть шанс хотя бы сейчас переломить эту тенденцию.
Вот после этой беседы и возникла у него идея организации при ставке Олега Константиновича совершенно секретного кризисного штаба. Благо еще, что был в стране местоблюститель, человек, теоретически способный возложить на себя бремя государственной власти. Но в том-то и беда, что чисто теоретически. Реально представить себе, что в мирное время удастся собрать новое Учредительное собрание или Всероссийский Земский Собор, который двумя третями голосов согласится с восстановлением монархии, хотя и конституционной, было невозможно. А в условиях кризиса — тем более.
Поначалу князь вроде бы не слишком всерьез принимал опасения и идеи своего адъютанта, но в то же время и не спорил с ним. Разрешил, в виде эксперимента, создать небольшое аналитическое бюро со штатом всего в пять человек и выделил скромное финансирование.
Но когда докладные записки Чекменева о грядущих политических потрясениях начали с пугающей регулярностью сбываться, князь поверил в него всерьез.
— Как вы это ухитряетесь делать, капитан? Неужели чисто умозрительно?
— Именно так, Ваше Императорское Высочество. Информации в мире достаточно. И если знать, что именно ты хочешь узнать, — ответ непременно найдется. Проблема только в том, чтобы корректно сформулировать вопрос.
— И какой же вопрос вы ставите перед собой сейчас?
— Когда начнется Вторая мировая война…
Следующие годы Чекменев старательно плел паутину вокруг границ России и за ее пределами, покупал, перевербовывал и уничтожал лидеров, функционеров, агентуру «Черного интернационала», передавал информацию на их пособников в России соответствующим службам через специально созданные каналы, чтобы самому оставаться в тени. Одной из его главных забот по-прежнему оставалось сохранение полного инкогнито возглавляемой им конторы.
