Станислав с огромным трудом взял себя в руки. Все же действительно, инспектор есть инспектор, и если он сочтет, что резидент не оправдывает доверия и вложенных средств, не только отстранить имеет право, но и решить вопрос о его физическом существовании. Значит, нужно выкручиваться. И как можно убедительнее.
Он постарался располагающе улыбнуться. Разлил по рюмкам лучшую из польских водок, какую можно купить в Варшаве за деньги.
— Конечно, по большому, как говорится, счету вы правы… Федор Михайлович. Со стороны все должно выглядеть именно так, как вы говорите. Только вы упускаете некоторые детали, которые вам просто не совсем знакомы. Я уж не буду говорить про особенности польского характера, так называемом «шляхетском гоноре», который не позволяет нам смириться с нынешним положением дел. И никогда не позволял. В 1812 году мы пошли, вопреки всей Европе, тогдашней Антанте, за Наполеоном, и корпус Понятовского дошел до Москвы. Именно потому пошли, что была надежда вернуть себе независимость. И восстание Костюшко. И еще много столь же, с нормальной точки зрения, безрассудных акций.
Да, польские легионеры воевали в Мировой войне тоже на стороне Германии и опять проиграли. Но что из этого! Это лишь обостряло наши национальные чувства, обогащало опытом. И сейчас мы подготовлены гораздо лучше.
Что Краковское правительство? Если оно нас не поддержит — оно уйдет. Найдется достаточно патриотов, которые не станут взвешивать, что важнее — собственное благополучие или судьба нации. Из надежных источников в Германии мы знаем, что в обмен на наш отказ от претензий на Силезию и Поморье (временный, разумеется, временный) Рейхстаг и правительство воздержатся от недружественных акций, а возможно — сразу же признают новое польское государство.
Кроме того, — а это должно быть вам известно даже в больших подробностях, чем мне, — в ближайшее время должны произойти некие события, на фоне которых России будет не до того, чтобы затевать полномасштабную войну в центре Европы, хотя бы и с «сепаратистами» вроде нас. Как вы считаете?
Фарид никак не считал.
Его это не касалось. Хотят они кровопролитной войны на своей территории — пожалуйста. Есть у русских поговорка: «Дураков и в алтаре бьют». Ему нужно было выполнить задачу, поставленную перед ним в Москве, которая удивительным образом совпадала с той, что обрисовал в свое время Катранджи. Он даже решил не гадать больше, для чего вдруг беспорядки в Польше потребовались Чекменеву.
Гораздо важнее было сделать все, что от него ждут, получить свои деньги и скрыться раньше, чем возникнет реальная опасность для собственной жизни. От кого бы она ни исходила. Лучше всего — вообще на другой континент. В Австралию. Еще лучше — в Новую Зеландию. Там его хрен найдут, что враги, что друзья. Особенно если он выправит себе документы коренного маорийца и построит виллу в неприступных горах, охраняемую отрядами верных людоедов.
— Если вы утверждаете, что все обстоит именно так, мне остается вас только поздравить, — сказал он со всей возможной любезностью. — Теперь — конкретно. Я сейчас не требую от вас подробного плана, имен, деталей операции, точных сроков. Об этом будем говорить позже и в другом месте. Изобразите мне схему операции. В самых общих чертах, но убедительную. Поняли, что я имею в виду? И — финансовое обоснование предстоящих трат, если, конечно, деньги вам еще требуются. А то ведь, уверовав в слова о польской самоотверженности и готовности на любые жертвы ради Отчизны, я могу подумать, что многочисленные деловые люди с солидными состояниями, как-то: Вишневецкие, Короткевичи, Шнеерзоны, прочие Гомулки с Сикорскими и Берутами — уже принесли на алтарь освобождения Польши столько рублей, фунтов, марок и злотых, что впору мне у вас подзанять на бедность. Неужели не так?
— Конечно. Сейчас я вам все доложу. А вот насчет пожертвований не надо, а? Зачем вы опять так бестактно шутите? Вам хорошо, у вас есть господин Катранджи-бей. У нас, увы, названные поименно плутократы отнюдь не озабочены национальной идеей. Им — «Ubi bene, ibi patria»
[99]
.
— Мудрые, наверное, люди, — тихо, но разборчиво пробурчал себе под нос Фарид.
Глава 15
Валерий Уваров прогуливался по Старому Мясту, самому сердцу этого, пожалуй, самого необыкновенного и романтического губернского города России. Были, конечно, в ней и другие города, обладающие собственным шармом и экзотикой, прославленные в истории, литературе и анекдотах, стоящие на морском берегу или среди снеговых гор, нависающих прямо над центральными проспектами. Но Варшава — это Варшава, собственный Париж, если угодно, гармонично дополняющий все прочие прелести Державы.
С момента когда он решительно шагнул в кабинет полковника Стрельникова, ему снова начало везти. А ведь казалось временами, что все! Карьера забуксовала, а если такое случается с самого начала — плохой признак. Будучи старшим по производству поручиком полка, роту он так и не получил. Постоянно участвуя в боях, не имел даже самого жалкого орденочка, да и Боевой Знак ему дали просто потому, что в противном случае поведение отцов-командиров становилось просто неприличным.
Комбат, подполковник Биктяков, почуял своим татарским нюхом, что в ближайшее время господа обер-офицеры, обиженные за товарища, просто могут устроить ему обструкцию в Собрании, что было чревато потерей лица, вплоть до отставки. Вот и пробил Уварову хоть такую награду.
Причем сам Асхат Ахатович Уварова скорее уважал, но против командира бригады пойти не мог. А тот поручика буквально не выносил, по совершенно непонятным Валерию причинам. В армии такое случается достаточно часто.
Только другие командиры стараются избавиться от неприятного им офицера при первом же удобном случае, а этот предпочитал держать «мальчика для битья» при себе. Даже рапорты с просьбой откомандировать на две недели в управление кадров округа для сдачи предварительного экзамена в Академию Генерального штаба полковник Гальцев трижды сладострастно отклонял без объяснения причин.
Валерий — кстати, не просто Уваров, а граф Уваров, дальний потомок того самого, министра просвещения при Николае I, и автора пресловутой национальной идеи, выраженной в формуле «Православие, самодержавие, народность», — в свою очередь, имел возможность обратиться к родственникам, занимавшим немалые посты в Северной столице, но делать этого не хотел из принципа.
Во-первых, «воин должен стойко переносить все тяготы и лишения службы», а во-вторых, его в конце концов тоже забрало. И он, собравши волю в кулак, ждал подходящего момента, который вдруг позволит рассчитаться с полковником изысканно, но жестоко. Ситуация сложилась примерно как в цирке между дрессировщиком и тигром.
И никому не известно, во что бы такая коллизия могла вылиться. Вполне возможно, что в события весьма печальные. Кое-кто подобного их развития ждал, причем — с нездоровым интересом.
В одно прекрасное утро, после развода, господа офицеры покуривали на веранде бригадного штаба, не спеша расходиться по подразделениям и заведованиям. Здесь было хорошо, почти прохладно, двойной ряд огромных тополей-белолисток, высаженных еще во времена генералов Скобелева и Кауфмана, заслонял и от набирающего накал яростного солнца, и от порывов горячего, несмотря на сентябрь, ветра, закручивающего смерчики из пыли вдоль центральной линейки и плаца.
