Она, в свою очередь, его настроение тоже почувствовала и вела себя раскованнее и одновременно отстраненнее, чем обычно.
Наконец, когда они, как в давние времена, разомкнули объятия, испытывая нежность и благодарность друг другу, на короткое время забыв обо всем, что было до и будет после, Ирина накинула на разгоряченное тело пеньюар, пересела к чайному столику, дернула шнурок торшера.
Зеленый чай давно остыл в стеклянной колбе, но она сделала несколько глотков с наслаждением. Будто бедуин, добравшийся до колодца под сенью финиковых пальм. Прикурила длинную сигарету давно забытой марки «Фемина». Отличные выпускали братья-болгары сигареты в далекие шестидесятые, самое начало семидесятых годов, из настоящего, ароматного и легкого турецкого табака. Длинные, размера «кинг-сайз», только тогда этот иноязычный термин не употреблялся. С золотым обрезом, чуть подлиннее нынешних фильтров. Лакированная красная коробка с портретом девушки, похожей на Мерлин Монро, шикарно держащей в отставленной руке эту же сигарету. И цена совершенно смешная — тридцать пять копеек «хрущевскими»
[8]
. Куда они враз и навсегда делись потом — загадка мировой истории. Наверное, туда, куда и сигареты «Вавель», чуть ли не ключевой момент их с Новиковым знакомства. А по заказу здесь, в баре Замка, немедленно появились те и другие, ничуть не хуже, чем прежние.
— Ну и о чем ты хотел со мной поговорить? — спросила Ирина непривычно жестковатым тоном, не слишком сейчас уместным. Будто только что ничего и не было. Так говорят женщины, настраиваясь на семейный скандал. Не попадешь в правильный тон — и понеслось. Попадешь — еще хуже.
Единственный правильный ход — уйти в другую плоскость настроений и интонаций.
Не торопясь, не делая резких движений и не отвечая, Андрей отправился в туалетную комнату, почистил зубы, причесался, побрился «Жиллетом», вытер щеки сухо и резко пахнущим одеколоном.
Вернулся, прихватив по пути бутылку пресловутого миндального ликера. Сел, тоже закурил, глядя на Ирину прозрачным взглядом.
Она свою сигарету успела докурить на две трети.
— Да так, по мелочи…
Он ее с юности поражал умением продолжать любой прерванный разговор или даже завершать вслух не высказанные цепочки мыслей.
Ирине показалось, что они снова сидят в квартире ее бывшего мужа на улице Горького. В совсем далеком восемьдесят втором году. Новиков, потомок отмененных революцией князей, тогда переиграл ее по всем статьям, и она кинулась ему на шею, боясь, что вдруг в следующую минуту он опять исчезнет… И навсегда!
— А мелочь заключается вот в чем… Я здесь вскоре непременно подохну, это без вариантов, и не пытайся спорить. Вы, кто раньше, кто позже, — тоже. Унесетесь. В снега времен и в даль веков…
— Блока нужно точнее цитировать, — бесцветным голосом сказала Ирина.
— Прочитать целиком и полностью? Свободно. Только смысла не вижу. «Бубенчик под дугой лепечет о том, что счастие прошло…»
Сделал паузу, глядя в потолок. Продолжил:
«И только сбруя золотая всю ночь видна… Всю ночь слышна… А ты душа, душа глухая… Пьяным-пьяна… пьяным-пьяна…»Близко к тексту?
— Андрей, зачем ты опять ерничаешь?
— Я? Да о чем ты? Я, собственно, хотел задать абсолютно нейтральный вопрос — ты хочешь снова стать двадцатилетней?
Ирина не поняла. Зачастую мысль его двигалась очень извилистыми тропками, и понять, куда она выбралась сейчас, получалось не сразу.
— Нет, я в абсолютно буквальном смысле. Мы окончательно и бесповоротно отсюда сматываемся. В Южную Африку, в конец прошлого века. Это решено и обсуждению не подлежит. По придуманной мной легенде нам там следует объявиться слегка постарше, чем знаменитый «Капитан Сорвиголова», но не сильно. Считаем — года по двадцать два — двадцать пять. Верные подруги должны быть чуть помоложе. Последнее время тебе около тридцати…
Тут Новиков Ирине слегка польстил. Тридцать реальных ей было в восемьдесят четвертом. А сколько с тех пор воды утекло… Но не важно.
— Снова двадцать — хочешь?
— Каким образом?
— Сделаем, суть же не в этом.
Ирина задумалась. На самом деле задумалась, взяла из коробки вторую сигарету.
— Двадцать — внешне?
— Гормонально — тоже, — чуть улыбнулся Андрей. — Память и прочее — при нас.
— Тогда — о чем спрашивать?
— Я так и думал. А остальные девочки как отнесутся?
— О ком речь?
— Лариса, Сильвия. Об Анне не говорю, она и так…
Анне на самом деле было двадцать три, реальных, на них она и выглядела.
— Сильвия — не ко мне вопрос. Что пожелает, то и сделает. А с Ларисой поговорю…
— Есть основания сомневаться?
— Да кто ж ее знает… А когда уходим?
— Через неделю максимум. Сумеем раньше — еще лучше. Корабли нужно до ума довести, чтоб лет двадцать ходили по морям и океанам без дозаправки и капитального ремонта. Других препятствий нет.
Ирине было абсолютно все равно, куда отправляться, в каком мире жить, что там делать. Был бы Андрей рядом, и исчезло бы с его лица это выражение тяжелой тоски, которое он старательно, но безуспешно от нее маскировал. Она даже на Средневековье согласна, люди и там жили, как известно из книг — с удовольствием, не стесненные рамками позднейших правил и обычаев. Свои, разумеется, тоже были, но не для всех обязательные. Не настолько обязательные…
Ирина пересела на подлокотник его кресла, обняла за плечи, наклонилась, поцеловала в щеку.
— Долго ли нам мучиться, Дмитрич? — спросила она, цитируя жену протопопа Аввакума.
— До самыя до смерти, матушка, до самыя до смерти, — ответил он в тон.
— Инда еще побредем…
Глава третья
В океан маленькая эскадра двинулась прохладным, но тихим солнечным днем. Словно бы не зима с пургой, штормами и морозами малого ледникового периода здесь только что свирепствовала, а вернулось неожиданно «индейское лето»
[9]
.
Из бухты вначале вышла «Валгалла», своим громадным корпусом раздвигая мелкие прибойные волны, за ней крейсер «Изумруд», отдавший, как положено военному кораблю, прощальный салют Замку из кормовой пушки, и последним «Призрак», пока не поднявший парусов.
С мостика яхты Ирина и Лариса, сжимая в пальцах тяжелые морские бинокли, смотрели на серые бастионы грандиозной и на вид неприступной твердыни, оставляемой, может быть, навсегда. У парапета нависающего над обрывом «ласточкина гнезда», пристроенного к угловой башне, стоял и махал им рукой Антон. Ему, наверное, сейчас тоже было тоскливо. Проводит корабли, и что дальше? Снова начнет жить сам по себе, один, никому не нужный?
