Басманов откашлялся настолько многозначительно, что этого оказалось достаточно. Ну и лицо у него было, на самом деле, куда более жесткое, чем принято в возвышенном и гуманном девятнадцатом веке. Там никто не смотрел на равного по положению взглядом, подходящим только для оптического прицела.
— Хорошо, хорошо. У всех есть винтовки, «маузер», «Ли Метфорд», немного русских трехлинейных. Пистолеты «маузер» тоже, в Марселе они удивительно дешевы. Буры дали нам два пулемета «максим». В боеприпасах нужды не испытываем…
— Пока ни разу не стреляли? — спросил Сугорин.
Максимов кивнул. Ему все меньше и меньше нравилось разговаривать с этими людьми. В Сугорине ему чудился старший инспектор классов училища, где он тянул юнкерскую лямку еще до Турецкой войны и реформ Милютина (суровые, нужно отметить, времена, как у Помяловского в «Очерках бурсы»), а Басманов вообще напоминал корпусного командира. Того Егор Яковлевич, при всей незначительности должности командира крепостного батальона, на которого генерал-лейтенант свиты мог обратить внимание только в исключительном случае, боялся до кишечных судорог.
Отчего он совершенно не поверил в то, что эти господа ему о себе рассказали. Разумеется, к Генеральному штабу они не принадлежали, а вот к Жандармскому управлению — могли вполне. Россия затеяла новую интригу, после походов Кауфмана и Скобелева в Туркестан — пожалуйста, это можно только приветствовать. Если правильно себя повести — следующий чин и орден могут сами собой очиститься. Только не нужно больше спорить и проявлять ненужную догадливость.
— Тогда положитесь на нас, — сказал Басманов. — В бессмысленный бой мы ваших людей не пошлем. Пушечное мясо никому не нужно. Но когда потребуется — извольте бриться…
Опять слова Михаила Федоровича прозвучали убедительно и двусмысленно.
— Слушайте, полковник, — сказал Сугорин, водку не пивший, поболтав в стакане с чаем ложечкой и сделав глоток, — давайте, мы вам жалованье положим? Сколько вы пенсии получали?
— А то вы не знаете?
— Откуда же мне знать? Я профессор, про военные дела понятия не имею…
— Тогда знайте. Пятьсот сорок шесть рублей в год! За все мои труды и службу. Понятно?
— Чего не понять? — ответил Басманов. — Люди и меньше получают. Хотите — попросту? Двести рублей русскими золотыми в месяц, и вы служите нам, как положено. Прочие договоренности остаются в силе.
Максимов облизнул языком губы и как-то очень выразительно посмотрел на рюмку.
Сугорин, испытывая к собеседнику понятное неуважение, достал из полевой сумки двадцать только что вошедших в обращение «виттевских» червонцев. Заранее приготовленных, чтобы не отсчитывать на столе.
Полковник выдержал приличную, на его взгляд, паузу, после чего деньги взял.
— Вот и договорились, — разлил из бутылки остаток Басманов. — Теперь идите и подготовьте свой отряд к совместным действиям. Командовать парадом буду я!
Хорошо получилось, красиво. За пять лет Михаил Федорович побывал в трех веках, сотни кинофильмов посмотрел и книг прочел несчитано. Даже таких, которые предпочел бы никогда в руки не брать. Отчего и научился думать иным, Сугорину недоступным образом, что о каком-то Максимове говорить?
— А насчет бриллиантов не обманете? — спросил на прощание Максимов, теперь уже на правах младшего партнера. В прежнем качестве он бы себе такого не позволил.
— А вы не зевайте и не сачкуйте. Держитесь к нам поближе, лишнего себе не позволяйте — все у вас на глазах будет. В нашем деле своих кидать не принято. Я доходчиво объяснил? — скорее в утвердительной, чем в вопросительной форме сказал Басманов, вставая.
— Как вы думаете, Михаил Федорович? — спросил Сугорин, когда они остались одни.
— Да что тут думать? Сделали мы его. На один-два боя он нам своих добровольцев отдаст. Как с ними управиться — наше дело. Мне бойцы не столько против англичан, сколько для внушения бурам уважения нужны. Улавливаете?
— Да хватит, Миша, — сделал отстраняющий жест Сугорин. — До сих пор не знаю, как бы жизнь сложилась, если бы вы с Александром Ивановичем меня в свои игры не втянули…
— Чего тут знать? Работали бы в вашем любимом Парагвае на кукурузных плантациях и ждали войны с Боливией, чтобы напоследок свои таланты проявить…
По интонации товарища Сурогин понял, что он не шутит.
— Достаточно, Миша. Давайте спать ложиться. Утром столько работы, в том числе и вытекающей из состоявшегося разговора.
— Это что, это ерунда, — отмахнулся Басманов, взбивая набитую сеном подушку. — Мне вот господ бурских командантов нагибать придется, это потруднее, чем русского полковника…
Глава четырнадцатая
Легко было предположить, что зал, в котором очутились путешественники, — лишь преддверие системы пещер, не уступающих крупнейшим и знаменитейшим на Земле. Как-то ощущалось, что не глухая стена впереди, а почти бесконечные переходы, новые и новые гигантские пустоты. С ущельями, подземными реками и озерами, в которых плавают слепые доисторические рыбы, если не кое-что похуже, вроде пресноводных кальмаров, питающихся случайными прохожими.
В таком убежище дагоны вполне могли скрываться от соседей по планете, более приспособленных и агрессивных, десятки тысяч лет. Медленно деградируя физически, но развиваясь интеллектуально и духовно. Наподобие йогов и тибетских монахов, достигающих в уединении высокого просветления.
Предводитель долго вел гостей по узкой щебенчатой тропе, постепенно становящейся все круче. С полкилометра, не меньше. Шаги считать никто не догадался. Воздух по-прежнему оставался чистым и свежим, слегка пахнущим сыростью. Факелы освещали пространство лишь на несколько шагов вперед и в стороны, и, что таилось за пределами неровного круга света, оставалось неведомым.
Зажечь бы сейчас миллионсвечовый аккумуляторный фонарь, сколько красот открылось бы, наверное. Но, как говорил один умный человек: «В чужой монастырь со своими ассоциациями не суйся».
Девушки прижались почти вплотную к идущим впереди Новикову с Шульгиным. Тьма за спиной, гулкая пустота пропасти слева, сами дагоны, присутствие которых чувствовалось повсюду, вызывали у Ларисы и Анны детское ощущение иррационального страха. То, что тылы прикрывали Левашов с Ириной, не слишком успокаивало.
Шли молча, разговаривать, даже шепотом, никому не хотелось, хотя ничто, казалось бы, не препятствовало.
Лариса одной рукой держала Аню под локоть, другую положила на расстегнутую кобуру пистолета. Поможет или нет — неизвестно, но все же спокойнее.
Тропа внезапно кончилась. Они вышли на широкую площадку, в конце которой угадывался вход в тоннель, вырубленный в форме пентаграммы с перекошенными гранями. Именно вырубленный, не естественного происхождения. Видны были следы зубил или кирок.
