— Так вот, — усмехнулся Гиляй. — Родного… родственника в колодец. Вот поколение, воистину, ничего святого…
Дядя вытер пот и стащил с головы разноцветную шапочку, и вдруг оказалось, что у дяди густая черная шевелюра почти до плеч.
— Ого… — Аксён покачал головой.
— За ночь отросли, — поясни дядя Гиляй. — Такое со мной иногда случается…
Он вытряхнул из комбинезона жестяную коробочку, извлек из нее толстую сигариллу.
— Ну и как тебе мой кустюм? — дядя закурил. — Сидит хорошо?
— Нормально… Зачем парашют только испортили?
— Ты куда-то прыгать собирался?
— Да нет, просто. Сами же говорили, парус можно сшить…
— Это гораздо лучше любого паруса, — Гиляй подергал за ткань. — Гораздо, гораздо лучше. Едва я увидел этот парашют, как мне пришла в голову отличная мысль…
Он замолчал.
— Какая мысль? — спросил Аксён.
— Да так… Хочу…
Дядя Гиляй вдруг закрыл глаза, задрожал, загудел и достал из воздуха конфету. Протянул Аксёну. Конфета оказалась настоящей, шоколадной и вкусной.
— Из рукава достали, — скептически хмыкнул Аксён. — Так любой дурак может, даже Чугун…
— А так? — дядя засучил рукав до локтя.
Он продемонстрировал голую руку, совершил легкое и быстрое движение, и достал еще конфету, Аксён не заметил, откуда именно она появилась.
— Как это? — спросил Аксён.
— Материализация, Иван…
— Вы не ответили, зачем конфеты-то? — повторил Аксён.
— Детям — конфеты, взрослым — сигариллы, локальные пророчества и чудеса престидижитации… У вас тут тазик есть?
— Тазик? — растерялся Аксён.
— Тазик. Приличного вида, не рухлядь…
— Ну… да, наверное…
— Отлично! — дядя хлопнул в ладоши. — Это то, что нам нужно. Не мог бы ты…
Дядя вдруг поглядел на Аксёна с интересом.
— Какое сегодня число? — спросил он.
— Не помню…
— Не помню… — дядя вздохнул глубокомысленно затянулся. — Твоя когда приезжает?
— Завтра.
Приятно, подумал Аксён. Приятно слышать — «твоя когда приезжает»… И еще подумал откуда дядя знает?
— Отлично! — обрадовался дядя. — Значит, сегодня ты совершенно свободен… Короче, давай, дружок, ищи тазик и…
Дядя поглядел на солнце.
— Короче, через полчаса мы должны быть в поезде. Поторапливайся!
Аксён поторопился, почему нет, день умрет, день с плеч. Через полчаса они были в поезде.
Пригородный кидало из стороны в сторону. Лязгали двери, звякали окна, под полом то и дело что-то гукало, вагон скрипел и визжал, по нему гуляли сквозняки, по проходу каталось ведро, все как полагается. Дядя Гиляй грыз тыквенные семечки и разглядывал Аксёна. Как-то чересчур пристально, Аксён даже не выдержал и обернулся — не прилипло ли к спине чего?
— Не прилипло, — успокоил дядя. — Я просто гляжу. На отца ты похож.
— И что? Это хорошо?
— Не хорошо, не плохо. Никак. Каждый человек всегда сам по себе. Он внешне может и походить, но это неважно. Знаешь, есть такая поговорка — «Каждый умирает в одиночку». Запомни.
Аксён фыркнул.
— Не веришь?
— Нет.
— Это так. Жить могут вместе, но умирает каждый один. Это страшно, об этом лучше не думать…
Дядя поглядел в сторону купе проводника. Достал сигариллу, спрятал за воротник — красный парашют он снял, держал его в рюкзаке и ехал по простому, в рабочей куртке. Как обычный рядовой леспромхозовец.
Только с тазиком.
И с философским настроением. Это Аксён понял еще в самом начале. Едва они устроились в вагоне, дядя взялся учить жизни. Тупо и неинтересно. Изложил концепцию личности, максимально свободной от условностей буржуазного общества: семьи, государства, карьеры. Семья — рабство. Государство — жандарм, который пьет кровь. Карьера — каторга и бессмыслица, в любой момент Землю может протаранить метеорит.
— Деньги — они везде, — разглагольствовал дядя, устроив ноги на соседнюю полку. — Надо только уметь их брать — свобода в этом. Конечно, это не миллиарды, но вольному человеку Господь не даст умереть с голоду. Птичка божия не знает, ни напряга, ни труда, а все клюет по зернышку, радуется солнышку…
Дядина концепция Аксёну совершенно не понравилась, но спорить он не стал. Было видно, что сам дядя напротив, поспорить не прочь, однако, Аксён решил ему подобного удовольствия не доставлять. И просто слушал.
Дядя Гиляй быстро утомился и переключился на семечки, они, по уверениям дяди, прекрасно прочищали желудочно-кишечный тракт и нормализовывали перистальтику. Впрочем, семечки тоже занимали дядю недолго, а может, тракт у него был уже хорошо прочищен, так или иначе дядя с семечками покончил, но к этому времени в голову ему подоспела новая порция мыслей, и он сказал:
— Я вот уже много пожил, и видел тоже много. К сожалению. Люди все разные. Знаешь, мне кажется, что человек, он не зависит от окружающих. От родителей, от друзей, даже от себя самого. Человек такой, каким он получился. Кучу раз видел, как в семье самых настоящих упырей, появлялись такие отличные ребята… И наоборот тоже. Родители вроде люди, а вырастает говно просто. Кто хочет прорваться, тот прорвется, в жизни такой закон.
— Неправильно говорите, — возразил Аксён. — Совсем не так.
— Да?
— Да. Не получается так, как вы говорите. Не пробивается тот, кто должен пробиться. Вот вы поглядите на Тюльку… На Славку. Он хороший, добрый, нормальный мальчишка. А вокруг что? Вокруг Чугун. Думаете, он хорошим человеком вырастет, с Чугуном-то?
Дядя хмыкнул.
— Я знаю, вы хотите сказать, что я тоже виноват…
Гиляй принялся щелкать ногтями по столу.
— Ну да, виноват… А с чего я-то буду другим, а? Я с ними, ничуть не лучше.
— Ты сейчас, мне кажется, влюблен, — сказал вдруг дядя Гиляй.
И как-то так он это сказал, без издевки, без глума, даже с завистью какой-то, так, что Аксён не стал возражать. И ничего глупого не стал говорить.
— Это сложный период в жизни, — дядя смотрел в окно. — Сложный. Но все это пройдет…
— Не пройдет, — упрямо возразил Аксён. — Ничего не пройдет.
— Пройдет.
Аксён отвернулся. За окном бежал лес. Поезд шел по дуге, насыпь была видна далеко вперед, яркая, похожая на лоскутное мусорное одеяло.
— Видишь ли, Иван, в этом мире есть множество законов. Ну, я не про физику говорю, ты понимаешь. Эти законы почти всегда реализуются. Не рой другому яму — сам в нее попадешь. Первая любовь — не бывает счастливой. Ну, и все в том же духе. Или вот — если в кино на стене висит ружье, оно обязательно выстрелит.
