Это откровенное издевательство (по крайней мере так показалось декуриону) взбесило Деция. Он вынул меч и, врезав по лодке так, что полетели щепки, заорал:
– Ты тот, кого иудеи называют мессией и ожидают как спасителя? А ну, отвечай! Я действую по поручению самого прокуратора, благородного Валерия Гарба, так что придержи язык!
– Тебя не поймешь, добрый римлянин, – сказал сидящий в лодке и, встав во весь рост, оказался на полголовы выше Деция и раза в полтора шире в плечах, а ведь боевого декуриона едва ли можно было причислить к незавидной категории слабаков и задохликов. – То ты требуешь отвечать, то кричишь, чтобы я придержал язык. Как тебя понять? К тому же ты горячишься и тем огорчаешь меня и моих добрых друзей. Прокуратор, конечно, достойный человек, но зачем же ломать лодку? Рыбаки – люди бедные.
– Ты не запудришь мне мозги! – закричал Деций, который после этих слов незнакомца почти убедился, что перед ним нужный ему человек. – Это ты воскрешаешь мертвых, исцеляешь смертельно больных и изгоняешь бесов без санкции официальных властей? Даже иудеи жаловались на тебя! Говорят, что ты вылечил какой-то труп в субботу, когда евреям нельзя работать?..
– Да, я целитель, – сказал тот, широко улыбаясь, – я могу всё из того, что ты перечислил, и еще многое.
Деций убрал меч в ножны.
– Очень рад, что ты не запираешься и не врешь, – сказал он. – Только вот что, хитрый иудей. Я не хотел бы опозориться перед прокуратором, приведя ему не того. Я должен быть уверен. Эй, Манлий, иди-ка сюда!.. Толстый солдат Манлий, который считался самым глупым, ленивым и бесполезным среди охранников вилы Валерия, подошел к декуриону Децию и глупо заморгал своими овечьими ресницами. Деций внимательно рассмотрел его отвислые щеки, его брюхо, под тяжестью которого стонал панцирь, перевел взгляд на меч, который висел у бедра Манлия так неуклюже и нелепо, как будто это была дубина. И вдруг…
…выхватил клинок из ножен стоявшего перед ним солдата и одним коротким движением вогнал сталь между пластин панциря. Манлий округлил глаза, на его губах запузырилась пена, он перегнулся вперед и упал на песок. Добрый Деций вытер меч о накидку Манлия и, повернувшись к сидящему в лодке человеку, сказал:
– А если ты ТОТ, так исцели вот этого болвана. Он еще не умер, нет. Но скоро умрет. Я до сих пор не понимаю, для чего его держали на вилле. Если хочешь, иудей, то ты можешь проявить свое искусство и вернуть прокуратору самого бесполезного из его слуг.
– Какая скотина, – протянул Афанасьев, повернувшись к Ксении, и сделал какое-то резкое движение, но девушка придержала его за локоть:
– Погоди, Женя. Этому злобному римскому уроду ничего не докажешь. Он тут всех перережет, если его разозлить. Даже Альдаир не спасет, он сейчас, кажется, еще с силами не собрался, остался в хижине рыбаков спать…
– Надеюсь, у меня еще будет шанс скормить этого Деция, чертова конкурента, муренам, – пробормотал Пелисье, а в глазах его молчаливо стоявшего спутника всколыхнулось что-то тревожное. Но как раз в этот момент сидящий в лодке выпрыгнул наружу и, приступив к лежащему на песке Манлию, сорвал с него амуницию так легко, как если бы это была ткань. Прочные кожаные ремешки, крепившие панцирные щитки, перервались, как гнилые бечевки. «Если он и есть Христос, – окоченело проступали мысли в голове Жени Афанасьева, – так он совершенно не похож на канонический образ. Этому в силовых аттракционах выступать надо – какая силища-то…»
Человек, вышедший из лодки, склонился над упавшим Манлием так низко, что его длинные волосы коснулись плеча раненого. Он возложил руку на рану и, подержав несколько секунд, прошептал несколько слов. Манлий изогнулся и взвыл. Значит, жив. И – здоров, что выяснилось уже через несколько секунд после того, как чудодей отнял ладонь от бока римлянина.
На теле толстяка не осталось ничего, кроме НЕБОЛЬШОГО ШРАМА!!!
Мертвое молчание воцарилось после явленного на их глазах чуда. Афанасьев прошептал:
– Ну и медицина у них тут!.. Не удивлюсь, если он сейчас еще и по воде прогуляется, аки посуху, как сказано в Библии…
– Вид у него только не библейский, а как у борца-тяжеловеса, – произнесла Ксения.
Борец-тяжеловес между тем поднял на пораженного Деция свои спокойные темные глаза и произнес:
– Вижу я, что должен исцелить еще одного человека.
– Кого же?
– Тебя!!!
С этими словами он вскинул руку с обращенной по направлению к Децию раскрытой ладонью. Декурион вздрогнул всем телом, выпучил глаза и вдруг затрясся, как будто к нему подключили ток переменного напряжения, как известно, отсутствовавший в быту древней Иудеи. Галлена подскочила к Жене Афанасьеву, и ее приглушенный голос донесся практически до всех свидетелей этой сцены:
– Ты – чувствуешь? Нет? Так в нем же наша сила, наша кровь… наша… наша энергетика! Как у меня, как у Альдаира, как у… старого Вотана или Эллера! Он наверняка потомок наших сородичей, которые безобразничали здесь еше несколько тысячелетий назад… и… и посмотри, с какой силой проявились в нем способности выходцев с Аль Дионны!
Афанасьев тяжело сглотнул…
Между тем странные метаморфозы происходили с декурионом Децием. Он подпрыгнул, завертелся на месте, завыл не своим голосом, и вдруг от него во все стороны повалили клубы негустого, но дурно пахнущего дыма. Шимон, стоявший ближе всех к декуриону, закрыл лицо руками, римские солдаты пороняли мечи, а Пелисье выпучил глаза. Из всех присутствующих, казалось, оставался спокоен только один человек – тот, кого Жан-Люк Пелисье встретил в грозу в сарае… Деций упал на песок и принялся корчиться так интенсивно, как будто ему платили по тысяче долларов за съемочный день. Шлем свалился с головы римлянина. Изо рта его вдруг высунулись клыки, кожа приобрела желтовато-лимонный оттенок, а волосы на голове вспыхнули и тотчас же сгорели неярким синеватым пламенем, распространившим сильный запах тухлых яиц. Из лысого черепа Деция вдруг стали расти рога, а обувь на обеих ногах полопалась, обнажив… копыта.
– Изыди!!!
В этот момент со стороны деревни раздались крики, и в круг остолбеневших поселян и гостей добрых рыбаков ворвалась здоровенная курица. На некотором отдалении от нее мчался ребе Биньямин, и его всклокоченные седые волосы реяли по ветру. Курица обежала два круга вокруг несчастного Деция, обнаружившего такие неприглядные особенности своей анатомии, и вдруг Деций вытянулся на песке и так застыл… Его рот перекосился, в углах губ выступила пена. Однако его бледное лицо выглядело просветленным, а на облысевшей голове уже не было рогов, клыки и копыта исчезли, и только дымился песок по контуру его распростертой на берегу фигуры…
Курица, которая бегала вокруг Деция, вдруг захохотала утробным басом, подпрыгнула так, что ей позавидовал бы иной греческий олимпионик, и, сбив с ног двух рыбаков и Пелисье в придачу, вдруг ринулась в воды Генисаретского озера. Тем самым опровергая устоявшее в зоологии мнение, что курица домашняя – птица отнюдь не водоплавающая.
