– Так это же обусловлено историческими факторами!.. – заколыхалась от негодования Сильвия. – А сколько злодеяний было совершено, когда на троне сидели мужчины!!!
«Исторические факторы» Алексашку не проняли. С его стороны летели восклицания:
– …триманганат калия!.. А потом это бабское правление закончилось тем, что следующему аглицкому королю тоже отрубили голову в отместку за выходки его мамаши!
Эрудированная Сильвия, конечно, могла сказать Меншикову, что Карл Первый, которого обезглавили во время Английской буржуазной революции, не имел никакого отношения к Елизавете Первой, напротив, он был внуком Марии Стюарт, однако Алексашка уже зарвался и понес такую околесицу, что прерывать его казалось делом бесполезным. Кончилось тем, что Петр треснул его кубком по голове, и тот немного угомонился. Только когда Сильвия снова взялась за свои феминистские штучки, в разговор вступил Лефорт, Петр с интересом слушал, а очухавшийся Алексашка снова вовсю сыпал «химическими» словечками. Усугубил ситуацию подскочивший сбоку пьяный карлик-шут в громаднейшей турецкой чалме из рогожи с пришитым спереди свиным ухом и заоравший:
– Много снегу навалило у холопского дворррра!.. Ванька, Осип и Гаврила приморозили херрра!
– …ситуация с женским в вопросом в России…
– …ядреный эпоксид, мин херц – бабы дуры!.. В таком ключе разговор длился еще около двух часов, ненадолго прерываясь на очередные возлияния. Только ближе к утру все стали расползаться на покой по спальням лефортовского дома. Число пирующих превышало все мыслимые нормы, так что укладывались вповалку, без сносок на пол и звание. Самые хмельные остались под столами и на оных, чтобы поутру слуги хозяина дома все-таки растащили гуляк либо по комнатам, либо по возкам с тем, чтобы развезти по домам.
Сильвия, нагрузившаяся спиртным сверх всякой меры (попробовала бы она иначе, если при каждой попытке уклониться от возлияния Петр гневно пучил на нее глаза, а патриарх Кокуйский и всея Яузы Никита Зотов грозился отлучить ее от всех кабаков и кружал
[10]
Московии!), отправилась спать в теплой компании Лефорта и Меншикова. Последний в пьяном виде оказался довольно сносным человеком, а если учитывать его несомненную красоту, бойкость ума и остроумие (ах, если бы не это «химическое» сквернословие!), то и вовсе душкой. Сильвия Лу-Синевна поднималась по лестнице на второй этаж под руку с Меншиковым и Лефортом, а впереди них виднелась длиннейшая нелепая фигура царя, который целовался с Никитой Зотовым и пьяным генералом Зоммером, хохотал глуховатым лающим басом и время от времени норовил носом пропахать ступени. Впрочем, кажется, он больше изображал пьяного, чем на самом деле был пьян…
Царя уложили в одной комнате с мертвецки пьяным всешутейшим патриархом. Рядом, через стенку, расположились на покой Лефорт, Сильвия Кам-панелла Лу Синь фон Каучук, а в спальне напротив – Ковбасюк, Буббер и Афанасьев. Их теплая компания была разбавлена голландским негоциантом Ван дер Брукенхорстом, гостем Лефорта. Таким же длинным и дурацким, как его фамилия. Он, впрочем, заснул, не приходя в сознание…
В окнах уже забрезжила заря, когда Афанасьев проснулся от какого-то нехорошего предчувствия, знобящего, раздражающего так, как если бы где-то поблизости скребли железом по стеклу. Он не без труда открыл сначала один, а потом другой глаз и попытался определиться в пространстве. Сначала ему показалось, что он находится на даче у Коляна Ковалева. Осознание невозможности этого факта пришло с определенным опозданием. Нет, конечно, он никак не мог быть на даче у Коляна. Ковалев еще не родился, как не родился его прадед, а на месте его банка близ станции метро «Марксистская» сейчас, верно, лепятся какие-нибудь одноэтажные домишки бедной стрелецкой слободы или ремесленного посада. Афанасьев пошевелился, а потом начал медленно приподниматься. Громадное количество съеденного и гремучая смесь употребленных спиртных напитков тянули обратно в постель, как камень тянет утопленника на дно темного мутного водоема. Он снова лег и вытянулся во весь рост, пытаясь пошевелить затекшей правой рукой и почувствовать ногу, которую он отлежал, неудобно подогнув под себя. Нехорошее чувство опасности, нездешней, острой, вторгнувшейся извне, не отпускало. Почти помимо своей воли Афанасьев поднялся и спустил ноги на пол. Слышался чей-то громовой храп, чей именно – непонятно, потому что глаза выхватывали из полумрака только неясные контуры спящего в углу человека, который и издавал эти могучие громоподобные звуки. Афанасьев встал и, подволакивая затекшую левую ногу, направился к двери. Тотчас же проклюнулся Сребреник, которого, верно, каким-то манером побеспокоило пробуждение Евгения (бес тоже должен отдыхать):
«Владимирыч, ы-ых!.. что тебе того., не спится? Я так от всего этого устал, утомился… как будто сам пил все это вино безмерно. Я же тебе говорю, у меня нервы, мне нужен покой, а ты!.. Чего вскочил-то?»
– А ты не чувствуешь? Мне вот что-то не по себе.
«Обычная похмельная депрессия, – проворчал Сребреник, – алкашам всем и всегда не по себе, когда они в нетрезвом виде. Пока ты ночью пьянствовал, я вот изучал устав Всешутейшего и Все-пьянейшего собора, на литургии которого мы тут присутствовали. Интереснейшие вещи вычитал, знаешь ли!.. Первейшая заповедь собора – напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвыми. Цель – славить Бахуса питием непомерным. Имеется свой порядок пьянодействия, служения Бахусу и честного обхождения с крепкими напитками. Новопринимаемому члену задают один-единственный вопрос: „Пиеши ли?“ Трезвых грешников и еретиков-пьяноборцев предают анафеме и отлучают от всех кабаков в государстве. Несколько человек уже умерли от, по-нашему, современному, говоря, абстинентного синдрома, потому что никто не смел продавать им спиртное из-за „отлучения“. Вот такие милые люди нас сейчас окружают в этом доме».
Афанасьев не ответил. Чувство тревоги, беспричинного, глубоко пустившего корни беспокойства разливалось в нем все сильнее. Он открыл дверь и выглянул в коридор. Тут было темно и тихо. Лишь в конце, у самой лестницы, ведущей вниз, виднелась фигура мушкетера, стоявшего на страже. Он дремал, опершись на алебарду. Евгений притворил дверь, решив снова вернуться в постель, как вдруг неподалеку послышался грохот, взвился чей-то пронзительный басовый вопль, сорвавшийся в визг, и Афанасьев, по спине которого холодными потоками заструился пот, вдруг почувствовал, что он узнает того, кто кричал. Да, у царя Петра был совсем другой голос, ничего общего не имеющий с этим растерзанным звериным воплем, испущенным чьей-то могучей глоткой. Но тем не менее это был именно он. Петр.
Афанасьева словно подкинуло могучей пружиной. Еще не совсем сознавая, что это не его дело, не догадываясь и не желая догадываться об опасности, которая подстерегает и его со стороны злоумышленника или злоумышленников, он бросился вон из своей спальни. Как раз напротив него откинулась, выстрелив, створка дверей государевой спальни, и оттуда выскочил человек. Согнувшись и втянув голову в плечи, он с огромной скоростью помчался по коридору в обратном направлении от лестницы, по которой единственно можно было спуститься вниз.
