Шуты загремели громкоголосыми жестяными голосами, хохоча и перекатываясь вдоль столов. Боярин Боборыкин, насупившись, жевал мясо. Петр кивнул Меншикову:
– Поднеси боярину чашу от моего имени.
– Сей секунд, мин херц! – весело крикнул Алексашка и даже слегка притопнул ногой от удовольствия.
Как видно, был у него зуб на Боборыкина, раз так веселился. Кузьма Егорыч, верно, подумал о том же, потому что съежился, стал как-то меньше, и даже борода увяла, как какое-то диковинное ворсистое растение. Меншиков подкатился к нему с внушительной чашей, наполненной чем-то забористым (Сильвия видела это по ехидной физиономии Александра Данилыча).
Никита Зотов гикнул и заорал:
– А потребно шумству быть… что вы как на похоронах! А ну, гряньте-ка что-нибудь… эдакое… такое…
– Пей, Кузьма Егорович, – насмешливо сказал Меншиков, – государь жалует тебя чашею хлебного вина
[15]
. Выпей за его здравие.
Боборыкин хотел сделать вид, что не расслышал за шумом, да только не на того напал. Меншиков не тронулся с места.
Боборыкин побледнел, да делать нечего. От царской чаши в самом деле не отказываются. Боярин поднялся, поклонился, как положено, сначала царю Петру, потом грозному князю Федору Юрьевичу Ромодановскому. Меншиков одной рукой подал чашу, а второй дал отмашку музыкантам. Боярин пил под рев и грохот, которые до него доходили в виде раздавленных грязных звуков.
Кузьма Егорыч опьянел почти мгновенно. Он и без того был под хмельком, потому что на царском пиру нельзя было оставаться совершенно трезвым и минуту. Впрочем, отдельным трезвенникам-виртуозам удавалось стоически продержаться минуты три. Боярин Боборыкин повел мутным глазом поверх голов, медленно, мешком сел на лавку. Ментиков повел насмешливым оком, отошел. Петр между тем (по той злой прихоти, какие встречались у будущего великого монарха достаточно часто) не желал оставлять Боборыкина в покое. Кажется, он вспомнил, что именно у того были обнаружены воры и злочинцы, имевшие умысел против царя. Петр Алексеевич поднялся и произнес:
– А что, боярин, быть может, ты в сговоре с теми умельцами, с которыми познакомился я в твоем доме? Или они только дали тебе машину для огненных забав на хранение, а? Твой гнилой погреб, наверно, самое подходящее для нее место, так?
– Ты, великий государь… – принялся намолачивать непослушными губами Кузьма Егорыч, – н-не так понял… Я — твой слуга до… И отцы, и деды… Верные холопы, и если повелишь умереть во славу…
Дикция у боярина была еще та. Петр веселился, глядя на него, а карлик-шут, взобравшись с ногами на стол, точно так же, как Боборыкин, бестолково шлепал губами, щеками и ворочал глазами. Немудреное веселье было в полном разгаре.
Его прервал молодой царь. Он хлопнул в ладоши, призывая к вниманию, выпрямился в полный рост и сказал:
– Вот что! Покуда с нами те, кто умеет обращаться с диковинной огненной машиной… (зловещая пауза) пусть привезут ее сюда, а мы посмотрим, какова она в действии! Кузьма Егорыч! Езжай-ка вместе с моими посыльными, укажи им, убогим, дорогу до твоего подворья! Данилыч, поедешь с ним, – распорядился Петр, но тут же отменил собственный приказ: – Ан постой! Здесь останешься! Скучно без тебя, беса расторопного…
Сильвия встала и выговорила глухим голосом:
– Я поеду…
Петр взглянул на нее так, как будто видел впервые. Потом сказал:
– Ну и ну… Первый раз вижу, чтоб особа прелестного полу сама в ночь вызывалась ехать. Гм… ну, ладно. Дам тебе в подмогу двух молодцов, чай, с ними быстрее спроворишь машину огненную сюда доставить.
– Да, – сказала Сильвия, понимая, что «двух молодцов» дают в подмогу не просто так. Не доверяет царь. Не успел назначение в Посольский приказ утвердить, а уже не доверяет и, верно, жалеет, что поспешил с назначениями.
Вместе с двумя молодцами вызвался ехать не кто-нибудь, а сам князь-папа Никита Зотов. Петр хотел запретить ему ехать, как и Меншикову, но, взглянув на то, какую умильную рожу скорчил всешутейший, махнул рукой и разрешил. Сильвия про себя молила Бога, чтобы ей не дали более никого в подмогу. Смутная, дающая скромную, но какую-никакую надежду мысль вызревала в мозгу.
Повезло. За «огненной машиной» поехали двое потешных, Никита Зотов, прихвативший с собой три сосуда с зельем, и хмельной боярин Боборыкин. Шутник Меншиков хотел дать в нагрузку еще и медвежонка, которого он, одев в шутовской кафтан и двурогую шапку с колокольчиками, вот уже с час поил водкой. Но Сильвия Кампанелла заявила, что так не пойдет, потому что медведь на обратном пути обязательно повредит машину, а то и спьяну заест кого-нибудь, например того же князь-папу Никиту Зотова. Такой кадровой потери Петр не мог предположить даже в порядке чистой теории, потому медведя оставил.
Направляясь к дверям, руководительница злополучной миссии услышала голос Петра, говорящего:
– А что, дядюшка, когда будем розыск продолжать с нашими учеными ворами?
– Не знаю, сынок, – добродушно проворчал князь-кесарь Ромодановский, – ты сам, государь, велел мне ехать к тебе, оттого дознание и прекращено.
Петр крепко сжал губы и уставился перед собой немигающим взглядом. Наконец сказал:
– Ничего. Вот погоди – сам спрошу с них…
2
Сильвия тряслась в карете, которую князь-папа ловко заимствовал не у кого-нибудь, а у самого Франца Яковлевича Лефорта, правой руки Петра. Впрочем, на такие выходки князь-папы давно смотрели сквозь пальцы и даже либеральнее. В карету втиснулись вчетвером, кроме Сильвии и Никиты – боярин Боборыкин и первый из двух приданных в подмогу преображенцев. Второй был за ямщика и правил лошадьми.
– А что, машина твоя – х-хороша? – говорил Никита и тотчас же переключал свое внимание на Боборыкина, а потом на преображенца. Получалась жуткая сборная солянка.
Незадолго до дома Кузьмы Егорыча всешутейший хотел выброситься из кареты, мотивируя это свое решение тем, что он находится на корабле, который поврежден штормом и дал течь. Сильвию он принял за бомбардира и велел дать предупредительный выстрел о том, что им следует оказать помощь. Вместо предупредительного выстрела та дала ему увесистый подзатыльник, отчего из головы «патриарха» вылетели последние остатки сознания, и он захрапел, повалившись на преображенца. Тот одобрительно сказал Сильвии:
– А ты того… тяжелая на руку. Вона как этого шута умиротворила.
– П-подайте мне хлебного квасу… Я по-латыни разумею… Целовальник, брррррадобрей!!! Аминь, – засыпая, прошлепал губами Никита Зотов.
Тем временем лошади въехали во двор боярина Боборыкина. Слуги тотчас же приняли из рук сопровождения своего вволю храпящего господина.
