Баронет промокнул давно уже сухое письмо в «Тайме» и вышел на темнеющую и тихую в этот час Пэл-Мэл. По дороге остановился на СентДжеймс-стрит, заглянул в витрину своего виноторговца и стал соображать, как покрыть добавочные десять процентов налога, когда услышал возглас:
– Добрый вечер, сэр Лоренс.
Это был молодой человек по фамилии Крум.
Они вместе перешли через улицу.
– Хочу поблагодарить вас, сэр, за то, что вы поговорили насчёт меня с мистером Масхемом. Сегодня я встретился с ним.
– Он вам понравился?
– Да. Он очень любезен. Разумеется, влить арабскую кровь в наших скаковых лошадей – это у него просто навязчивая идея.
– Он заметил, что вы так считаете?
Крум улыбнулся:
– Вряд ли. Но ведь наша лошадь много крупней арабской.
– А всё-таки затея Джека не лишена смысла. Его ошибка в другом – он надеется на быстрые результаты. В коннозаводстве всё равно как в политике: люди не желают думать о будущем. Если начинание не приносит плодов к исходу пяти лет, от него отказываются. Джек сказал, что берет вас?
– Пока на испытательный срок. Я отправлюсь к нему на неделю, и он посмотрит, как я управляюсь с лошадьми. Сами матки прибудут не в Ройстон. Он нашёл для них местечко в окрестностях Оксфорда, около Беблок-хайт. Там я и поселюсь около них, если окажется, что я ему подхожу. Но это уже весной.
– Джек – педант, – предупредил сэр Лоренс, когда они входили в "Кофейню". – Вам нужно это учесть.
Крум улыбнулся:
– Я уже догадался. У него на заводе образцовый порядок. На моё счастье, я действительно разбираюсь в лошадях и нашёл, что сказать мистеру Масхему. Было бы замечательно снова оказаться при деле, а уж лучше такого я и желать не могу.
Сэр Лоренс улыбнулся: энтузиазм всегда был ему приятен.
– Вам следует познакомиться с моим сыном, – сказал он. – Тот тоже энтузиаст, несмотря на свои тридцать семь. Вы, наверно, будете жить в его избирательном округе. Хотя нет, не в нём, а где-то поблизости. Вероятно, в округе Дорнфорда. Между прочим, известно вам, что моя племянница – его секретарь?
Крум кивнул.
– Может быть, теперь, в связи с приездом Корвена, она бросит работу, – заметил сэр Лоренс и пристально посмотрел молодому человеку в лицо.
Оно явственно помрачнело.
– Нет, не бросит. На Цейлон она не вернётся.
Фраза была произнесена так отрывисто и мрачно, что сэр Лоренс объявил:
– Здесь я обычно взвешиваюсь.
Крум проследовал за ним к весам, как будто у него не хватало духу расстаться с собеседником. Он был пунцово-красен.
– Откуда у вас такая уверенность? – спросил сэр Лоренс, воссев на исторический стул.
Молодой человек стал ещё краснее.
– Люди уезжают не для того, чтобы сейчас же возвратиться.
– Бывает, что и возвращаются. Жизнь – не скаковая лошадь, которая никуда не сворачивает от старта до финиша.
– Я случайно узнал, что леди Корвен решила не возвращаться, сэр.
Сэру Лоренсу стало ясно, что разговор дошёл до такой точки, за которой чувство может возобладать над сдержанностью. Этот молодой человек влюблён-таки в Клер! Воспользоваться случаем и предостеречь его? Или человечнее не обратить внимания?
– Ровно одиннадцать стонов, – объявил баронет. – А вы прибавляете или убавляете, мистер Крум?
– Я держусь примерно на десяти стонах двенадцати фунтах.
Сэр Лоренс окинул глазами его худощавую фигуру:
– Да, сложены вы удачно. Просто удивительно, как брюшко омрачает жизнь! Вам, впрочем, можно до пятидесяти не беспокоиться.
– По-моему, сэр, у вас тоже для этого нет оснований.
– Серьёзных – нет. Но я знавал многих, у кого они были. А теперь мне пора идти. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, сэр. Честное слово, я вам страшно благодарен.
– Не за что. Мой кузен Джек не прогадает, вы, если прислушаетесь к моему совету, – тоже.
– Я-то уж, конечно, нет! – искренне согласился Крум.
Они обменялись рукопожатием, и сэр Лоренс вышел на Сент-Джеймсстрит.
"Не понимаю, – рассуждал он про себя, – почему этот молодой человек производит на меня благоприятное впечатление? Он ещё доставит нам немало хлопот. Я должен был бы ему сказать: "Не желай жены ближнего твоего". Но бог так устроил мир, что мы никогда не говорим того, что должны сказать". Интересно наблюдать за молодёжью! Считается, что она непочтительна к старикам и вообще, но, право, он, сэр Лоренс, этого не замечал. Современные молодые люди воспитаны ничуть не хуже, чем он сам был в их годы, а разговаривать с ними даже легче. Разумеется, никогда не угадаешь, что у них на уме, но так оно, наверно, и должно быть. Рано или поздно смиряешься с мыслью, – и сэр Лоренс поморщился, споткнувшись о камни, окаймлявшие тротуар на Пикадилли, – что старики годятся лишь на то, чтобы с них снимали мерку для гроба. Tempora mutantur et nos mutamur in illis.
[6]
Впрочем, так ли уж это верно? Его поколение отличается от нынешнего не больше, чем манера произносить латинские слова в дни его юности от того, как их произносят теперь. Молодёжь – всегда молодёжь, а старики – это старики; между ними всегда останутся расхождения и недоверие; старики всегда будут испытывать горячее, но нелепое желание думать и чувствовать, как молодёжь, сетовать на то, что не могут так думать и чувствовать, а в глубине души сознавать, что, будь у них возможность начать жить сначала, они бы не воспользовались ею. И это милосердно по отношению к человеку! Когда он износился, жизнь исподволь и мягко приучает его к летаргии. На каждом этапе существования ему отпущено ровно столько воли к жизни, сколько требуется, чтобы дотянуть до конца. Чудак Гёте обрёл бессмертие под мелодии Гуно благодаря тому, что раздул потухающую искру в яркое пламя. "Чушь! – подумал сэр Лоренс. – Типично немецкая чушь! Да неужели бы я, если бы даже мог, поменялся судьбой с этим мальчиком, чтобы вздыхать, рыдать, украдкой предаваться восторгам и чахнуть от тоски? Ни за что! А поэтому хватит со стариков их старости. Когда же наконец полисмен остановит эти проклятые машины? Нет, практически ничто не изменилось. Шофёры ведут машины, повинуясь тому же ритму, в каком кучера омнибусов и кэбов погоняли своих спотыкающихся, скользящих по мостовой, гремевших копытами кляч. Молодые люди и девушки испытывают то же законное или незаконное влечение друг к другу.
Конечно, мостовые стали иными, и жаргон, которым выражаются эти юношеские желания, тоже иной, но, видит бог, правила движения по жизни остались неизменными: люди скользят друг мимо друга, сталкиваются, чудом не ломают себе шею, торжествуют и терпят поражение независимо от того, хорошие они или плохие. Нет, – думал сэр Лоренс, – пусть полиция издаёт циркуляры, священники пишут в газеты, судьи произносят речи, – человеческая природа идёт своим путём, как шла в дни, когда у меня прорезался зуб мудрости".
