Шихан посмотрел на Гарри и сделал такую гримасу, словно его тошнит от этого начальника. Босх улыбнулся в ответ. Такое легкомысленное настроение всегда охватывало детективов, когда они получали боевой приказ и должны были вот-вот выйти на охоту.
– Опельт, Шихан, завтра утром в восемь часов начните наблюдение за Мора, – сказал Ирвинг. – Лейтенант, а вы завтра утром проведите совещание с новыми людьми. Введите их в курс дела и выделите одну группу, которая сменит Опельта и Шихана в четыре часа дня. Они останутся с Мора до ночи. В случае необходимости разрешаю оформить сверхурочные. Другая пара начнет наблюдение в восемь утра в субботу, а Опельт с Шиханом сменят их в четыре. Так вот и меняйте их. Ночная смена наблюдателей должна оставаться с Мора до тех пор, пока не убедится, что он у себя дома и лег спать. Ошибок мне не надо. Если этот парень что-нибудь натворит, пока будет под нашим наблюдением, мы все можем распрощаться со службой.
– Разрешите, шеф?
– Да, Босх.
– Нет никакой гарантии, что он собирается что-то предпринять. Локке считает, что последователь хорошо себя контролирует. Доктор не думает, что убийца каждую ночь выходит на охоту. Он считает, что тот контролирует свои желания и ведет вполне нормальный образ жизни, а потом через неравномерные промежутки времени наносит удар.
– Уверенности нет даже в том, что мы берем под наблюдение именно того, кого надо, детектив Босх, но я все равно требую, чтобы за ним следили. Я очень надеюсь, что мы страшно ошибаемся в отношении детектива Мора. Однако то, что вы рассказали, служит лишь косвенным доказательством. В суде это использовать нельзя. Поэтому мы будем следить за ним в надежде, что если это действительно он, то, прежде чем он успеет кого-то убить, мы заметим какие-то признаки.
– Я согласен, сэр, – сказал Ролленбергер.
– Не прерывайте меня, лейтенант. Я никогда не был особенно силен в розыскной работе или в психоанализе, но что-то подсказывает мне, что, кем бы ни был этот последователь, он ощущает на себе давление. Да, он сам вызвал его своей запиской. И он может решить, что справится с такой вот игрой в кошки-мышки. И тем не менее он ощущает давление. А я знаю, хотя бы потому, что я коп, что когда на этих людей – я называю их «идущими по лезвию» – давят, они начинают реагировать. Иногда они ломаются, иногда выдают себя. Так вот, исходя из того, что я знаю, – я хочу, чтобы Мора вели, даже когда он выходит за почтой.
Воцарилось молчание. Молчал даже Ролленбергер, казалось, совершенно подавленный тем, что осмелился прервать Ирвинга.
– Ну что ж, тогда распределим роли. Шихан, Опельт – наблюдение. Босх, пока вы заняты в суде, будете работать как свободный художник. Эдгар, за вами оставшаяся в живых, а когда у вас выдастся свободное время, начинайте разрабатывать Мора. Выявляйте все, что может представлять интерес.
– Он разведен, – сказал Босх. – Развелся прямо перед тем, как была создана спецгруппа по Кукольнику.
– Ну вот с этого и начните. Сходите в суд, поднимите дело о разводе. Кто знает, может, нам повезет. Может, жена бросила его потому, что он любил раскрашивать ее как куклу. Это дело довольно трудное, но вдруг мы сможем использовать такую зацепку?
Ирвинг обвел взглядом присутствующих.
– Это дело может вызвать в управлении страшное замешательство, но я не хочу никого сдерживать. Пусть камни падают туда, куда должны упасть… Ну ладно, все получили задания. Приступайте к работе. Все свободны, за исключением детектива Босха.
Когда остальные выходили из комнаты, Босх подумал, что на лице Ролленбергера написано явное разочарование по поводу того, что он не может остаться и полизать задницу начальству.
Когда дверь закрылась, Ирвинг несколько секунд молчал, словно собираясь с мыслями. Большую часть времени, пока Босх служил детективом, Ирвинг был для него своего рода Немезидой, всегда пытавшейся взять его под свой контроль и ввести в рамки. А Босх всегда этому сопротивлялся. Ничего личного – просто это было не в его правилах.
Однако сейчас Ирвинг, казалось, смягчился. Об этом говорило то, как он обращался с Босхом во время совещания, то как он давал показания на суде. Он мог выдать ему по полной программе, но не стал этого делать. Тем не менее Босх не хотел и не мог его благодарить. И вот он молча сидел и ждал продолжения.
– Хорошая работа, детектив. Особенно это касается того, что связано с процессом, и всего, что сейчас происходит.
Босх кивнул, не понимая, к чему он клонит.
– Вот почему я вас здесь задержал. Из-за суда. Я хотел… как бы это лучше выразить… я хотел сказать вам, что мне, простите, нас…ть на то, что решат эти присяжные и сколько денег они присудят выплатить тем людям. Присяжные не имеют понятия, каково это – быть на острие. Каково принимать решения, которые могут стоить кому-то жизни. Когда невозможно потратить неделю на размышления и прийти к взвешенному решению, потому что на все про все есть не больше секунды.
Босх тщетно пытался придумать, что бы на это ответить; воцарившееся молчание, пожалуй, чересчур затянулось.
– Так или иначе, – сказал наконец Ирвинг, – чтобы прийти к такому выводу, мне понадобилось четыре года. Но лучше поздно, чем никогда.
– Пожалуй, вы могли бы выступить с этим завтра вместо заключительного слова.
Ирвинг сразу скривился, словно только что отведал чего-то кислого.
– Не заставляйте меня снова ругаться. Я хочу сказать: что делается в этом городе? Городская прокуратура превратилась в школу для начинающих юристов, за обучение которых платят налогоплательщики. Эти зеленые, гм, учащиеся не имеют никакого представления о суде. Они учатся на своих же ошибках – которые допускают за наш счет. А когда они наконец разбираются, что к чему, то уходят и превращаются в адвокатов, которые с нами же и судятся!
Босх никогда не видел Ирвинга таким оживленным – сейчас он сбросил с себя ту непроницаемую маску чиновника, которую носил словно форму. Гарри был в восторге.
– Простите, я увлекся и отклонился от темы. В любом случае удачи вам с этими присяжными, но пусть все это вас не слишком беспокоит.
Босх промолчал.
– Знаете, Босх, мне хватило получаса совещания с лейтенантом Ролленбергером, чтобы как следует взглянуть на самого себя и задуматься о том, что представляет собой это управление и куда оно катится. Ролленбергера нельзя назвать олицетворением того ЛАПД, в которое поступали на службу вы или я. Да, он хороший организатор, как и я, – по крайней мере я так думаю. Но нельзя же забывать, что мы копы…
Босх не знал, что сказать, и не знал, следует ли ему вообще говорить. Казалось, мысли Ирвинга беспорядочно скачут. Словно он хочет что-то сказать, но вместо этого отвлекается то на одно, то на другое.
– Ганс Ролленбергер. Ну и имя! Небось детективы из его отдела называют его «Ганс Вверх»?
– Иногда называют.
– Да… ну, пожалуй, этого стоило ожидать. Он… знаешь, Гарри, я ведь прослужил в управлении уже тридцать восемь лет.
