В газете сказано, что суд сегодня начат.
По делу Кукольника он вердикт назначит.
Попала пуля Босха в цель, но куклы знают точно,
Что я еще своей работы не закончил.
На Западной есть место, о нем поет душа —
«У Бинга» под полом куколка – ну до чего хороша!
Досадно, милый Босх, когда не в ту цель попадаешь,
Прошли года, но я все еще в игре – ты об этом знаешь!
Босх знал, что стиль можно подделать, но в этом тексте его что-то смущало. Все та же напыщенность, все те же высокопарные фразы и беспомощные, нелепые рифмы. В груди тягостно заныло.
«Это он, – думал Босх. – Это он».
Глава третья
– Леди и джентльмены, – глядя на членов жюри, нараспев произнес федеральный окружной судья Алва Кейес, – мы начинаем процесс с того, что у нас называется вступительными заявлениями сторон. Имейте в виду – вам не следует воспринимать их как доказательства. Это всего лишь наметки или, если хотите, дорожные карты тех маршрутов, по которым юристы хотят направить дело. Повторяю – вам не следует рассматривать их в качестве доказательств. Адвокаты сторон могут делать весьма претенциозные заявления, но это только слова, которые еще требуют подтверждения. В конце концов, они всего лишь юристы.
Это высказывание вызвало вежливый смех со стороны присяжных и всех остальных присутствовавших в зале номер четыре. У судьи с его южным акцентом последнее слово прозвучало не как «лойерс» (юристы), а как «лай-ерс» – от слова «лай» (ложь), что также добавило веселья. Улыбнулась даже Мани Чандлер. Оглянувшись на зал заседаний, Босх увидел, что отведенные для публики места заполнены едва ли наполовину. Со стороны истца в первом ряду сидели восемь человек – родственники и друзья Нормана Черча; в их число не входила вдова, сидевшая за столом истца рядом с Чандлер.
Присутствовали также с полдюжины судебных завсегдатаев – пожилых людей, которым нравилось наблюдать за чужими драмами. Была еще группа судебных клерков и студентов-юристов, вероятно, пришедших посмотреть на великую Хани Чандлер в деле, а также репортеры, чьи перья в напряженном ожидании зависли над блокнотами. Вступительные заявления всегда дают неплохой материал для прессы – как правильно заметил судья, юристы в этот момент говорят все, что хотят. Потом репортеры все же будут время от времени заглядывать на слушания, но до заключительных выступлений сторон и вынесения приговора писать о нем будут совсем немного.
Если только не произойдет чего-нибудь необычного.
Босх оглянулся. Сзади на скамьях никого не было. Он знал, что Сильвии Мур там сейчас и не должно быть – об этом они условились заранее. Босх не хотел видеть ее здесь. Он сказал ей, что это всего лишь формальность, часть той цены, которую платит каждый коп, честно выполняющий свою работу. На самом деле Босх не хотел ее присутствия из-за того, что не был здесь хозяином положения. Люди задают ему неприятные вопросы, и ему ничего не остается, кроме как отвечать на них. На таком процессе может всплыть все, что угодно, – и, вероятно, всплывет. Босху не хотелось, чтобы она это видела.
Возможно, присяжные, заметив, что позади него на скамьях для публики никого нет, уже поэтому сочтут его виновным – раз никто не выражает ему поддержку.
Когда смех в зале затих, он оглянулся и посмотрел на судью. Судья Кейес производил сильное впечатление. Это был крупный мужчина в прекрасно сидевшей на нем черной мантии; сложенные на груди большие руки создавали впечатление сдержанной силы. Покрасневшая на солнце лысая голова, по краям которой росли редкие пучки седых волос, была идеально круглой и, казалось, вмещала огромное количество юридической информации. Этот пересаженный на чужую почву южанин, будучи адвокатом, специализировался на делах, связанных с нарушениями гражданских прав; имя себе он заработал, вчинив иск полицейскому управлению Лос-Анджелеса (ПУЛА) по поводу непропорционально большого количества смертей чернокожих граждан, задержанных сотрудниками полиции. Федеральным судьей его назначил президент Джимми Картер; с тех самых пор он и командовал парадом в зале заседаний номер четыре.
Адвокат Босха, помощник городского прокурора Род Белк, до самого начала слушаний сражался как лев, пытаясь отвести этого судью по процедурным мотивам с тем, чтобы для ведения дела назначили другого судью – желательно такого, кто раньше не был поборником гражданских прав. Увы, все его усилия оказались тщетными.
Тем не менее Босха это расстроило вовсе не так сильно, как самого Белка. Он понимал, что, хотя судья Кейес слеплен из того же теста, что и адвокат истца Хани Чандлер – к полиции он относится с подозрением, иногда даже враждебно, – он все же справедливый человек. А этого вполне достаточно, думал Босх, чтобы все кончилось хорошо.
Вообще в глубине души он считал свои действия на Сильверлейк вполне оправданными. Он все сделал правильно.
– Именно вам решать, – обращаясь к присяжным, говорил судья, – верно ли то, что скажут вам адвокаты. Помните об этом. А теперь, миз
[2]
Чандлер, вы первая.
Кивнув, Хани Чандлер встала и подошла к кафедре, стоявшей между столами истца и ответчика. Судья Кейес придерживался строгих правил. В зале заседаний не допускалось никаких передвижений: адвокаты не могли подходить ни к месту для дачи свидетельских показаний, ни к скамье присяжных. Все, что адвокат произносил вслух, произносилось исключительно с кафедры. Зная, что судья требует строгого соблюдения установленных им правил, Чандлер даже спросила у него разрешения перед тем, как слегка развернуть кафедру – так, чтобы видеть лица присяжных. Судья сурово кивнул в знак одобрения.
– Добрый день, – начала Чандлер. – Судья совершенно прав, когда говорит, что это заявление – не более чем дорожная карта.
Хороший ход, подумал Босх с той долей цинизма, с которой он рассматривал все это дело, – польстить судье первой же фразой. Он окинул взглядом склонившуюся над своими записями Чандлер. Над верхней пуговицей ее блузки виднелась большая булавка с круглым черным ониксом, мертвым и тусклым, как глаз акулы. Волосы были зачесаны назад и уложены в сугубо деловом стиле. Одна прядь волос, однако, выбивалась из общего ряда, и это помогало создать образ женщины, не обращающей внимания на собственную внешность и полностью сосредоточенной на своей работе, а точнее, на текущем деле и на том возмутительном попрании закона, которое позволил себе ответчик. Босх был уверен, что эту прядь Чандлер специально оставила висеть.
Босх вдруг вспомнил то тягостное ощущение, которое он испытал, когда узнал, что против него будет выступать Чандлер. Это известие обеспокоило его гораздо больше, чем то, что вести процесс назначен судья Кейес. Чандлер действительно знала свое дело – именно за это ее и прозвали Мани.
– Я хотела бы немного провести вас по этой дороге, – сказала Чандлер, и Босху даже почудилось, что в ее речи прозвучал южный акцент. – Я просто хочу рассказать, в чем заключается это дело и что именно, как мы полагаем, должны подтвердить имеющиеся доказательства. Дело это касается гражданских прав и затрагивает трагический эпизод со стрельбой, в ходе которого человек по имени Норман Черч погиб от руки полицейского.
