– Да, я закончил все дела и знаю, почему ты спрашиваешь
об этом. Да, завтра мы поедем с тобой в Сан-Франциско. Ты довольна?
– Еще бы, папа! – Она просияла, отведя глаза от дороги,
и не сумела вписаться в поворот, повозка сделала крутую дугу и чуть не
перевернулась; Иеремия попытался перехватить вожжи, но Сабрина быстро и ловко
исправила положение, одарив отца притворно-виноватой улыбкой.
Он расхохотался:
– Ты меня в могилу сведешь.
Ей не нравилось, когда он так говорил, даже в шутку. Лицо ее
помрачнело, как всегда в таких случаях, и он пожалел о сказанном.
– Ничего смешного, папа. Ты все, что у меня есть, сам
знаешь. – Она всегда укоряла его, когда он говорил подобные вещи. Он попытался
сгладить оплошность:
– Тогда будь добра, не угробь меня своим лихачеством.
– Тебе отлично известно, что я редко ошибаюсь. – Говоря
это, она блестяще прошла следующий поворот и весело взглянула на него: – Вот
так-то!
– Сабрина Терстон, ты чудовище!
Она вежливо поклонилась со своего места:
– Вся в отца.
Хотя она и спрашивала время от времени, не была ли больше
похожа на мать, какой та была, кого напоминала, почему умерла такой молодой, у
нее оставались еще тысячи вопросов без ответов. У них дома не было ни одного
материнского портрета, даже миниатюры, даже наброска или фотографии – ничего.
Отец только сказал, что она умерла от гриппа, когда Сабрине был всего год. И
все. Точка. Он говорил, что очень любил ее, что они поженились в сочельник в
Атланте, штат Джорджия, в 1886 году, что Сабрина родилась через полтора года, в
мае 1888-го, и что год спустя ее мать умерла, оставив его безутешным. Он
объяснил также, что построил городской особняк до того, как женился на ее
матери, и Сабрина знала, что даже теперь, почти пятнадцать лет спустя, дом этот
все еще оставался самым большим в Сан-Франциско, но это был дом-реликвия,
дом-склеп, дом, в который она войдет «когда-нибудь», но не сейчас и не с ним.
Иногда, когда они были в Сан-Франциско, любопытство просто захлестывало ее.
Настолько, что она разработала целый план и собиралась последовать ему в
следующий раз, когда они окажутся в городе.
– Так мы едем завтра в город, папа?
– Да, плутовка, едем. Но у меня назначены важные
встречи в банке «Невада», я буду занят весь день, так что тебе придется самой
себя развлекать. Вообще-то я сказал Ханне, что, по-моему, тебе не следует ехать
со мной в этот раз... – Она начала возражать, не дав ему закончить фразу, и он
поднял руку, требуя молчания. – Но, зная, что твоя реакция будет именно такой,
в конце концов я сказал ей, что для моего же собственного спокойствия я возьму
тебя в город. Ты сама должна будешь все уладить со своей наставницей на будущей
неделе, Сабрина. То, что ты едешь со мной, не означает, что ты можешь увиливать
от учебы. – На какое-то мгновение его голос стал строгим, но оба они прекрасно
знали, что поездки с ним приносили ей даже больше пользы, чем учеба. Обычно он
брал ее и на деловые встречи, но целый день в банке она бы не выдержала. –
Захвати учебники. Ты сможешь позаниматься в гостинице, а когда я вернусь, мы
куда-нибудь сходим. Там идет новая пьеса. Думаю, ты захочешь посмотреть. Я
написал секретарю президента банка и попросил заказать нам билеты.
Сабрина захлопала в ладоши, затем вновь подхватила вожжи.
Они въехали на дорожку, ведущую к их дому, и лошади пошли тише.
– Здорово, папа! – Она теперь знала, чем займется, пока
отец будет в банке. – Как видишь, тебе грех жаловаться. Я доставила тебя домой
целым и невредимым.
Он нахмурил брови и затянулся сигарой.
– В следующий раз, когда захочешь взять мою лучшую
повозку, буду тебе невыразимо признателен, если сначала ты попросишь у меня
разрешения.
Она легко спрыгнула на землю и улыбнулась, явно наслаждаясь
крепким запахом его сигары.
– Есть, сэр! – С этими словами она ворвалась в дом,
звонко поздоровалась с Ханной и сообщила, что завтра они едут в город.
– Знаю, знаю... – Ханна закрыла уши ладонями. –
Пожалуйста, тише! Боже мой, как ты кричишь, девочка! Твоему отцу ни к чему
тратиться на срочные телеграммы с рудников... достаточно тебе высунуться в окно
и прокричать все, что нужно. Тебя прекрасно услышат в Филадельфии.
– Спасибо, Ханна. – Она изобразила карикатурный
реверанс, поцеловала старушку в жесткую щеку и понеслась по лестнице в свою
комнату вымыть руки перед обедом.
Она всегда была чистюлей. Никто никогда не напоминал ей, что
нужно привести себя в порядок. Несомненно, эту черту она унаследовала от
Камиллы Бошан. Ханна взглянула ей вслед и обратилась к Иеремии:
– Через несколько лет ты с ней хлопот не оберешься,
Иеремия.
Он улыбнулся Ханне и повесил пальто на вешалку.
– Она говорит, что никогда меня не покинет, будет
работать у меня на рудниках.
– Прекрасная перспектива для благородной девушки.
– Я говорил ей то же самое. – Он вздохнул и пошел вслед
за Ханной на кухню.
Ему нравилось разговаривать с ней. Они были друзьями
тридцать с лишним лет. В каком-то смысле она была его самым близким другом, так
же как и он для нее. Она обожала Сабрину.
– Честно говоря, она бы отлично справилась с работой на
рудниках. Черт возьми, жаль, что она не парень! – Он редко так говорил.
– Может быть.
Он старался не думать о будущем. Сабрина сможет выйти замуж
только через несколько лет. Но, с другой стороны, время бежало, и моложе он не
становился. Год назад у него возникли проблемы с сердцем. Сабрина пришла в
ужас, обнаружив его без сознания в туалетной комнате. В дальнейшем он чувствовал
себя хорошо, и они постарались забыть о случившемся. Но доктор часто напоминал
ему, что нужно быть осторожнее. Не перенапрягаться; этот совет вызывал у
Иеремии улыбку. Он задавался вопросом, кто взвалит на себя его работу, если он
уйдет на покой.
– Ты стареешь, Иеремия. Пора подумать о своем будущем.
– Ханна кивнула в сторону лестницы, которая вела в комнату Сабрины. – И о ее
будущем тоже. Ты все еще держишься за этот дом в городе?
Он грустно улыбнулся уголками губ.
– Да. Я знаю, ты считаешь меня сумасшедшим. Ты всегда
так думала. Но я с любовью строил этот дом и с любовью отдам его Сабрине. Пусть
продаст его, если захочет. А я не хочу однажды услышать от нее: «Папа, почему
ты не сохранил его для меня?»
– Что ей делать с домом, который в десять раз больше
любого амбара да к тому же находится в Сан-Франциско?
– Кто знает? Мне хорошо здесь. Но, возможно, она
захочет жить в городе. Таким образом, у нее будет выбор. – Он умолк, и оба они
подумали о Камилле.
Она не заслуживала тех добрых чувств, которые он питал к
ней. Он так и не дождался от нее ни слова, ни знака, ни письма. Как бы там ни
было, официально они все еще были женаты. Ее отец писал ему несколько раз.
Вроде бы какое-то время она жила в Венеции, затем переехала в Париж. Она была с
тем самым человеком, с которым сбежала, называла себя «графиней» и
представлялась его женой. У них не было денег, во Франции стояла холодная зима,
Орвиль Бошан не выдержал и поехал повидаться с дочерью. Его жена умерла,
Хьюберт женился и жил в Кентукки, а Иеремия запретил ему встречаться с
Сабриной, потому что не хотел никаких воспоминаний, не подпускал к дочери
никого, кто мог бы сказать ей что-либо отличное от того, что он сам говорил ей
все эти годы. У Орвиля Бошана никого больше не было. Он остался один и поехал в
Париж к своей девочке, которая, оказалось, влачила жалкое существование в одном
из предместий; к тому же у нее родился мертвый ребенок, но когда он попытался
увезти ее домой в Штаты, она отказалась. Он писал, что она свихнулась от
страсти, понять которую ему не дано. Настолько прикипела к этому ничтожеству,
своему любовнику, что отказывалась ехать с отцом. Иеремия также понял из
письма, что она начала пить, возможно, баловалась абсентом, но, как бы там ни
было, ее проблемы больше его не касались. Орвиль Бошан умер спустя несколько
лет, а Камилла так и не вернулась домой. Иеремия больше не получал о ней
известий, и от этого ему было только легче. Он не хотел, чтобы отношения с
Камиллой омрачили существование Сабрины, не хотел, чтобы девочка узнала о том,
что ее мать не умерла от гриппа, как он сам говорил ей. Для Иеремии и Сабрины
эта дверь закрылась навеки, и Камилла больше никогда не войдет в нее.
