* * *
Как выяснилось потом, милицию вызвали соседи. Почему они не спали, как услышали и поняли, что у нас происходит, и как, наконец, умудрились не опоздать люди с дубинками – вопросы без ответа. Мне в этом всем виделся промысел Божий. До утра нас истязали вопросами, делали анализы, фотографировали и прочее, прочее, прочее... Свекровь накормили валидолом, напоили валокордином и уложили стонать на кровать. Соседи поминутно входили-выходили в незапертые двери и впитывали подробности такого «вкусного» скандала. А уж когда выяснилось, что один из участников спектакля все-таки сподобился помереть, все пришли в полный экстаз. Олесю причислили к лику святых безвинных младенцев.
– Ах ты бедненькая. Что ж с тобой теперь будет, – причитали они так, что становилось понятно – ничего хорошего не будет. Причем никто не пояснил мне, что же это такое изменится для Леськи при отсутствии папаши. Особенно если вспомнить, что его участие в воспитании сводилось исключительно к просьбам «заткнуть эту дрянь» и «перестать к нему приставать уже».
– Ах, Алиса, как ты? – спрашивали меня и заботливо вставляли в зубы сигареты.
– Нормально, – отвечала я совершеннейшую правду.
Умерший Снейк тоже ангелом не был. Я не любила его. Он был для меня ничем, и не мое дело по нему плакать. А вот то, что я осталась жива, я посчитала чудом и поворотом судьбы. Потому что именно теперь со всей ясностью поняла, что жить я хочу. Невзирая на Артема и на прочие «обстоятельства».
– Что же теперь с Сашенькой будет? – простонала Ванесса, когда я зашла посмотреть, как она. А действительно, что? Одно ясно – в скором времени мы его не увидим. Его увезли куда-то в неведомое мне СИЗО. Никакого желания его проведать у меня не было. Вместо Лекса в душе образовалась пустота, некая черная дыра, от которой только немного веяло холодом, не больше. Впервые за все последнее время я спокойно засыпала и просыпалась. Спокойно читала книжки, подогревала чай, варила Леське кашку.
– Что же теперь с Сашенькой будет? – снова и снова приставала ко мне свекровь, полагая, что мне, как его жене, положено разделить с ней страхи и страдания.
– Не знаю. Наверно, посадят.
– Какой ужас, – начинала плакать она. Интересно, что Снейк, забитый насмерть Лексовыми ногами в тяжелых сапогах-казаках, не казался ей «таким ужасом». А вот то, что Лекса посадят в клетку, как обезьяну, ее пугало и приводило в состояние невменяемости.
– Зато в тюрьме он от наркотиков отучится, – старалась я хоть чем-то порадовать ее.
– Какая же ты черствая! – ужасалась она.
Весь следующий месяц мы с ней давали показания следователю, усталому мужичку с рязанским выговором. Наши показания разнились. Ванесса пыталась доказать, что Лекс совершенно случайно споткнулся о Снейка, я же честно говорила, что видела, как он его пинал.
– А по голове он его бил?
– Ну... Он его в основном именно по ней и бил. Снейк еще отплевывался кровью и хрипел.
– Скажите, а вы обвинение предъявлять будете? – интересовался он, и я понимала почему. В деле лежали документы о травмах, нанесенных мне. Снятие побоев, кажется, так.
– Не буду, – утешала я его. Что могут решить какие-то побои жены, раз есть труп. В любом случае у меня достаточно времени, чтобы понять, что делать дальше.
– Сколько ему могут дать?
– От пяти до пятнадцати лет.
– А кто это будет решать?
– Судья. Это будет решать судья на суде. – Он вздохнул и принялся что-то писать в листке.
Я расписалась и встала. Значит, у меня есть не меньше пяти лет. Не оправдают же его, в конце концов.
– А в чем его обвинят? В убийстве? – обернулась я на пороге.
– Зачем? Причинение тяжкого вреда здоровью, – «утешил» он меня.
– Как это? Снейк же умер.
– Но ваш муж не имел изначально таких намерений. Он же его просто хотел побить, – пояснил следователь.
Не понимаю, как можно так решить. Если он его бил сапогом по голове и кричал «убью», то как же он мог хотеть всего лишь подраться. Странная у нас система правосудия, мне ее не понять. Впрочем, мне многого в этом мире не понять. Например, Ванесса Илларионовна, осознав, что от меня ни поддержки, ни сочувствия не дождешься, принялась виться ужом, раздобывая деньги на адвоката. Она вывернулась наизнанку и завернулась обратно, но таки нашла одного юриста-энтузиаста, который принялся воевать не на жизнь, а на смерть со следствием. Эта борьба длилась четыре месяца, за которые свекровь попала в рабскую зависимость от этого адвоката. Она продала все, что только имелось в доме ценного, заняла у всех, кто еще что-то был готов ей дать, а на остальное написала расписки.
– Зачем вам это? – спрашивала я ее.
– Как же? Надо мальчика спасать, – поражала меня своей тупостью она.
– Какого мальчика? Это же наркоман, который вернется и превратит вашу жизнь в ад. И никогда уже ничего с этим не сделать! Чего вы добиваетесь? Чтобы он вернулся как можно быстрее?
– Ты не понимаешь, ничего не понимаешь, – плакала она в ответ. – Этот ж мой сын, у меня больше нет никого.
– А мы? А Леська?
– Но с вами же все в порядке.
– Да что вы? – поражалась я. Оказывается, с нами все в полном порядке. Если бы не моя уверенность, что все это – нереальная, исчезающая навсегда часть моей жизни, я бы реагировала на такие заявления более резко. А так я смотрела на все, как на ленту кино, когда развязка уже ясна и скоро потекут снизу вверх титры.
– Что ты знаешь? Ты так откровенно его ненавидишь, а ты хоть слышала, как он стал таким?
– Нет, – я на самом деле думала, что Лекс был таким всегда.
– А ведь был отличный ребенок. Маленький мальчик, ангел, которого мне послал Бог на старости лет.
– Правда? – заинтересовалась я. Честно говоря, вообще не представляла, что он был малышом. Хотя не мог же он родиться вместе с пеналом и шприцами. Уж наверное, он и в садик ходил, и в школе решал уравнения с несколькими неизвестными.
– Никогда себе не прощу, что подарила ему мотоцикл. Ему же было всего четырнадцать, он совсем не контролировал ситуацию.
– И что случилось?
– Он попал в аварию. На полной скорости врезался в «КамАЗ».
– Как же так?
– Не рассчитал траекторию поворота. Бедный мальчик. Его буквально по частям собирали. На асфальте крови было целое море.
– А как он выжил? – спросила я.
– Он лежал в больнице полтора года. Из них год – на наркотиках. Ему было очень больно, очень.
– Понятно, – протянула я. Как странно, что такую ужасную историю я узнаю только сейчас, когда больше не имею, по сути, к Лексу никакого отношения.
– Теперь ты понимаешь, что я не могу позволить отнять у него пятнадцать лет жизни?
