— Тоже нет.
— Он письма получал?
— Не знаю.
— А куда он собирался после поседения?
— К себе в Одессу.
— К кому?
— Ну в город.
— Кто у него там? Говорил?
— О сестре рассказывал. Ушла она от него. Еще давно. До войны. Хотел разыскать. Еще раз попытаться.
— Вы с ним когда в последний раз виделись?
— Когда он уезжал.
— О чем вы говорили?
— Ни о чем. Просто ключи он мне отдал от своей квартиры. Сказал, чтоб сдала я их в исполком. Сам-то он не успел их отнести.
— Скажите, а вы не знаете, деньги у него были?
— Не знаю. Не интересовалась. В долг просить не приходилось. Он тоже не брал взаймы.
— Так, значит, и все? Больше ничего о нем не знаете?
— Нет.
— Что ж. Извините за вторжение. Пойду я. Спасибо вам. Кстати, ключей у вас от его квартиры не сохранилось?
— Нет. Сдала, как просил.
— Там после Беника никто не поселялся?'
— Нет.
— И никто не заходил?
— А кому там что нужно? На эту комнатенку никто не позарится. Никто и не заглядывал. Все осталось по-прежнему. Как он бросил. Закрыл для порядка. Так видно приучен был. Только и оставь он дверь открытой, никто бы не вошел. Жить там нельзя. Очень холодно. Взять там нечего. Хоть бы и выкинул — никто бы не подобрал. Своего у всех хватает. Из любопытства? Но он — мужик. А здесь за одинокими бабами подсматривают. В пустую хату здесь и собаку не загонишь. Ей ведь тоже общение подавай. Так-то вот.
Яровой, попрощавшись, решил зайти в милицию, ведь предлагал майор войти в комнату Беника, может ключи имеет. До утра не хотелось ждать. А рабочий день везде уже закончился.
— Ну как наша свидетельница? Хоть крупицу нужной информации получили? — спросил майор.
— Все, что она сказала было известно. Да и предположить не так уж сложно.
— Не орала больше?
— Нет. Замучили ее здесь сплетни. Сама себя скоро научится бояться. Тяжело ей. Ведь женщина. Помочь некому, а обидчиков хватает. Потому Беню она не осуждает. Понимает. Сама бита людьми и несправедливостью.
— Да. Жизнь сурова. Зачастую не только кого-то, себя не жалеем, — смутился начальник милиции.
— Я бы хотел посмотреть квартиру, где он жил. Где можно взять ключи?
— Там же пусто. Ничего нет.
— Это вам так хотелось. Чтоб и следов не осталось от него. Л мне, возможно, повезет.
— Сомневаюсь.
— Возможно, я тоже ничего не найду.
— Я в этом уверен.
— И все-таки… Ключи. Где они? У кого?
— Пошли. Я возьму их.
— Может я сам. Не стоит беспокоиться.
— То, что касается этого! Все, мое кровное дело!
— Ну что ж, я буду благодарен вам за помощь.
— Я забыл тогда. В разговоре. Потом вспомнил.
— Слушаю, — повернулся следователь.
— Ты, конечно, скажешь, что мы дали ему плохое жилье? Возможно, доведешь это до сведения начальства.
— Поэтому ты вдруг стал отговаривать, чтоб я к нему не заходил?
— Да мне, собственно, опасаться нечего. Жилье исполком распределяет, — покраснел майор.
— Да, но по вашим отзывам — кому нужно это жилье?
— Но что он такое для нас — вор?!
— Поселенец! — не выдержал следователь.
— Одно и то же!
— Его сестра, вероятно, не в такой развалюхе жила?
— Она — фронтовик! Не ему чета!
— Прежде всего она его сестра!
— Ну и что? — остановился майор.
— А то, что его жизнь и без войны в этом домишке ежеминутно была под угрозой! А она ждала чудесных исправлений брата!
— Ей нужно было привести его в свой дом? Под одну крышу с детьми?!
— Вот вы говорите— фронтовики! Гордитесь этим. Но ведь это в прошлом! Фронтовик сначала человеком обязан быть! И сегодня! А вы где эту человечность растеряли?
— Наше при нас. Я здесь с ним нянчился! Я!
— Ну и что? Это же ваша обязанность в конце концов — перевоспитывать людей! А зачем вас сюда направили? Единственный поселенец был в селе! Работал без замечаний. Ничего плохого тут не утворил. Выполнял правила техники безопасности. Ведь если бы он испортил отопительную систему, ни вас, ни его не похвалили бы. Спасли бы этим вы сестру или нет — еще неизвестно. А вот занятия в школе, работу в детских яслях, саде, сорвали бы надолго. А кого за это привлекли бы к ответу? Его! К тому же, останься живой его сестра, вы все равно о ней ничего ему бы не сказали. Храня ее авторитет. А и узнай он ее, она его на порог бы не пустила, чтобы не опорочиться в глазах села.
— Ты же его подозреваешь?
— Ив том есть доля вашей вины. Будь он здесь — все могло сложиться иначе! И, возможно, остался бы вне подозрений. А теперь! После Тигиля? После всего — конечно всякое возможно. К тому же, почему работа операционной целиком зависит от котельной?
И в случае аварии там, в операционной умирают люди? Почему вы не имеете там запасного варианта печного отопления. И причем до сих пор? Ведь перемороженность труб произошла не по вине поселенца! А вы его во всем обвинили. Вину сменного кочегара и свою бесхозяйственность оправдали?
— Печное отопление в больнице, а тем более в операционной запрещено правилами пожарной безопасности и сангигиеной — санврачом. Исходя из интересов больных. Их жизней!
— Что ж! Значит, лучше выполнить инструкцию, и пусть люди умирают в интересах собственного здоровья? — съязвил Яровой.
Майор опустил голову.
— Вот вы говорите, что Беник был преступником. Именно потому вы выделили ему такое жилье? Но Беника нет! А в доме живет семья! Обычная! Нормальная семья! Женщина с ребенком. И это в доме, находящемся в аварийном состоянии! Извольте объяснить
— почему?
— Затруднения с жильем, — буркнул начальник милиции.
— А вы знаете, как это называется на языке уголовного кодекса
— оставление в опасном для жизни и здоровья состоянии. А еще преступной халатностью. Я имею в виду и положение с операционной! Я не могу пройти мимо этих фактов как следователь, коммунист! В конце концов, как человек! И завтра же пойду на прием к секретарю райкома партии! Думаю, что в нашем с ним разговоре примет участие и ваш районный прокурор.
— Что ж! Идите! — побагровел майор. И добавил: — Подождите, я вынесу ключи.
Вскоре он вернулся. Молча отдал ключи и, повернувшись, даже не попрощавшись, пошел прочь от следователя, который не удивился такой перемене в отношении к нему начальника милиции и тут же направился к дому, где проживал ранее Клещ.
