— Ну попадись ты мне! За подлости шкуру лентами снимать буду! — темнеет в глазах поселенца.
Десять лет жизни отнял у него Скальп. А здоровья — не счесть. И вспоминая свои обиды на «суку», строит Чумаев планы мести. Как будет искать, как изводить, как потом уничтожит.
— Нет! Не сразу! Это было бы подарком для тебя сдохнуть вмиг. Я тебя буду убивать медленно, с наслаждением. Кровь по капле выпускать буду. И пороть. Ремнем с шипами. Или цепью. Так, чтоб никто и мертвого не опознал. Да и не сумеют. Сожгу я тебя. В лесу где-нибудь. Как чумную собаку, — рычал Медуза, ворочаясь с боку на бок.
— Эй, Костя! Спишь уже? Костя! Да проснись же ты! — кричал кто-то от дверей.
— Кто там? — продирал он глаза.
— Мы!
— Что нужно?
— Внук выжил. За него подарок тебе принес.
— Это ты, Отке?
— Я! Вставай! — включил свет старик.
Медуза зажмурился на секунду. А потом увидел, как Отке разворачивает выделанную до тонкости шелка золотистую, громадную шкуру сивуча
{8}.
— Это тебе! — улыбался бригадир.
— Зачем?
— Зимою ногам тепло будет. Это за внука тебе.
— Я — не баба! Простуд не боюсь. Закалился. А и внука твоего не рожал. Мальчонке твоему она куда как нужнее. Ходить начнет — ножонки не поморозит. А мне к чему? Смех один, да я по гвоздям ходить умею! Босыми ногами, и не черта!
— Это подарок!
— Давай лучше выпьем! А шкуру назад возьми. Не нужна она мне.
— Нельзя меня обижать, — настаивал Отке.
— Мы же с тобой мужики! Сам понимаешь — детей у меня нет. Бабы тоже. А мне с твоим подарком — одна морока будет. Выйду на свободу — пропью. Стелить-то все равно негде будет.
— Ладно. Другое принесу, — собрал Отке губы в обидчивый пучок.
— Парень-то ваш, как там?
— Уже орет. И ест, как мишка, — потеплело лицо Отке.
— Как вы назвали его?
— Костя. Как и тебя. Ты его спас. Твое имя носить будет. Так у нас по обычаю.
Хороший обычай. Значит, тезка у меня будет. Дай Бог ему судьбу светлую! Не мою, — сказал поселенец, вздохнув.
Ведь кто-то, наверное, и его рождению радовался. Вот она и закрутилась— его жизнь. Да так он сам ни разу не радовался.
Значит шкурку не хочешь? — спросил Отке.
— Нет.
— Ну ладно! Я думать пойду.
— О чем?
— Про подарок тебе.
— Принеси бутылку и порядок! — рассмеялся Костя.
Бутылка не память, — обиделся Отке.
— А к чему она? От памяти только голова болит.
— Не надо так, Костя! Нехорошо ты говоришь!
— Почему?
— Человек без памяти — все равно, что без головы.
— Ладно! Твоя память мне известна. Кутха испугался своего!
— Кутха все боятся.
— Я его не боюсь.
— Ты — не коряк.
— А хотя бы и им был. Ребенок кому нужен? Кто его родил? Так при чем тут твой всевышний?
— Он кормит нас!
— Черта с два! Тебя руки твои кормят. Плечи. Почему они у тебя болят, а не у Кутха?
— Он рыбу нам в сети загоняет.
— Ну и насмешил. А зачем тогда нам байдара, и Яэтлы? Не он ли окружает косяк неводом?
— Глупый ты, Костя! Разве можно такое говорить.
— Можно!
Отке сердито нахмурился. Повернулся к поселенцу спиной. Тяжело ступая, пошел к двери. И утром не зашел по своему обыкновению за Чумаевым. Прошел мимо его дома даже не оглянувшись. Но прежде, чем начать очередной замет, он еще доставал из кармана деревянного идола. И шептался с ним о своем. Верно, просил божка послать хороший улов в невод. И меньше ветра.
Вечерами, когда бригада заканчивала работу, как бы ни устал старик — он никогда не забывал поблагодарить Кутха. И в обеденный перерыв, прежде чем начать есть самому, первую ложку ухи, кусок хлеба, — кидал в костер для всевышнего.
Медуза не обращал на это внимания. Пока с ним об этом не говорили. Сам Костя не привык никому поклоняться и никого не почитал больше, чем самого себя.
— Кутха что он? Вот я, к примеру! Всем, что имею — только себе обязан! — и подумав, продолжил:
— А хрен ли я имею? Лет под сраку, два десятка лет заключения, ни одного верного кента, ни дома, куда можно вернуться, в общем — ни черта! Вот что я имею. Ну, а на что рассчитывать? Вернусь — если все хорошо. Но куда податься? Конечно к кентам! Кое-кому мозги прочищу за слабую память. Либо припомнить заставлю, либо напрочь отшибу. А потом? Потом найду Скальпа. Разделаюсь с ним. А дальше? Снова на Черное море. На пляж. Там лет пять поработать и на покой можно. Но куда? К кому?
Передумав все варианты, он досадливо поморщился. И решив, что время у него есть, оно подскажет, немного успокоился.
Сегодня Чумаев пришел получать первую зарплату. Он так торопился, что завидев очередь, стал нервничать. А когда подошел его черед, весь красный, потный, склонился над ведомостью.
Он не ожидал получить такую круглую сумму. И шел, растерявшийся. В лагере за такие деньги он не меньше года вкалывал. А тут — за месяц работы! Даже не верилось. Он зашел в магазин. Лихорадочно обшаривал глазами прилавки, витрину. Накупил маек, носков, рубашек. Даже свитер с заграничной этикеткой. И галстук, как у председателя сельсовета. Красный, кожаный, ему сносу не будет. Потом шляпу приглядел, зеленую. Цвета бессмертия. Сапоги резиновые с ушами, как у слона. Теперь в море почти по задницу залезать можно. Ноги не промокнут. Не то, что в ботинках. Приглядел себе и туфли с острыми носами. В них нигде не стыдно появиться. И, завернув все это в один громадный сверток, важно вышагивая по улице, домой направился. Мол, смотрите, не босяк какой — мужик хоть куда! Уж если в магазин пошел, то товару целый мешок набрал. Умею жить. И заработать, и потратить разума хватает.
Для фасона бутылку коньяка лишь наполовину в карман сунул. Чтоб все видели, что он пить будет. Не вино, не водку — благородный коньяк. Такое только истинные интеллигенты понимают. — Воспитанные люди! Ни чета вам — бросал он своим видом вызов селу.
И ввалившись в дом, едва переведя дух, стал обновы примерять. Все по порядку. Рассматривал себя в зеркало в новых майках, рубашках. Не забывал и о галстуке, шляпе, которые решил назавтра на работу надеть. Пусть знают туземцы, с кем им выпала честь работать!
На следующий день он встал пораньше, приоделся и направился па работу не торопясь. Чтобы все могли на него посмотреть. Неважно, что не молод. Если пенек прибарахлить, и тот за молодца сойдет. Оно и выбор в селе невелик. Не за жениха, так за любовника вполне сойти может.
