— Я тоже буду кофе без кодеина, — отсутствующе произношу я, потом спохватываюсь. — То есть… без кофеина.
Я с тревогой смотрю на Джин, но она лишь бессмысленно улыбается мне. На столе между нами лежит Sunday Times. Мы обсуждаем планы на вечер — возможно, мы поужинаем вместе. Мимо проходит человек, похожий на Тейлора Пристона, машет мне. Я опускаю свои темные очки Ray-Ban, машу в ответ. Проезжает велосипедист. Я прошу у официанта воды. Но появляется официант с блюдом, на котором два шарика шербета, листья кориандра с лимоном и водка с лаймом, — я не слышал, чтобы Джин это заказывала.
— Хочешь кусочек? — спрашивает она.
— Я на диете, — отвечаю я. — Но спасибо.
— Тебе не надо сбрасывать вес, — искренне удивляется она. — Ты шутишь, да? Ты отлично выглядишь. Очень спортивно.
— Всегда есть куда худеть, — бормочу я, глядя на поток машин, чем-то раздраженный — чем? Не знаю. — Так лучше… выглядишь.
— Ну тогда, может, нам не стоит ужинать, — озабоченно произносит она. — Я не хочу ломать твою… силу воли.
— Да нет. Все в порядке, — говорю я. — Я все равно… плохо себя контролирую.
— Патрик, серьезно. Я сделаю, что ты хочешь, — продолжает она. — Если ты не хочешь идти ужинать, мы не пойдем. Я хочу сказать…
— Все нормально, — подчеркиваю я. Что-то сбивается. — Не стоит ластиться к нему… — Я медлю, перед тем как поправиться. — То есть… ко мне. Хорошо?
— Я просто хочу знать, чего ты хочешь, — говорит она.
— Жить счастливо до конца дней своих, да? — язвительно говорю я. — Вот чего я хочу.
Я примерно полминуты не свожу с нее глаз, потом отворачиваюсь. Это успокаивает ее. Немного погодя она заказывает пиво. На улице жарко.
— Ну ладно, улыбнись, — подстрекает она позже. — У тебя нет оснований для грусти.
— Я знаю, — вздыхаю я, смягчаясь. — Но… улыбаться сложно. В наше время. По крайней мере мне. Я к этому не привык, должно быть. Не знаю.
— Вот… почему люди нуждаются друг в друге, — ласково говорит она, пытаясь встретиться со мной глазами, и отправляя в рот ложечку недешевого шербета.
— Некоторые нет, — я неловко откашливаюсь. — Ну да, люди компенсируют… Они подстраиваются… — После долгой паузы. — Люди привыкают ко всему, да? — спрашиваю я. — Привычки меняют людей.
Еще одна долгая пауза. Смутившись, она выдает:
— Не знаю. Наверное… но человек все равно должен делать так… чтобы хорошего в этом мире… было больше… чем плохого… — Потом добавляет: — Так ведь?
У нее озадаченный вид, словно ей самой странно, что эта фраза прозвучала из ее уст. Рев музыки из проезжающего мимо такси, снова Мадонна «life is a mystery, everyone must stand alone…» Вздрогнув от смеха за соседним столиком, я прислушиваюсь и слышу чье-то признание:
— Иногда все дело в том, в чем ты пришел в офис.
Джин что-то говорит, я прошу ее повторить.
— Разве тебе никогда не хотелось сделать кого-нибудь счастливым? — спрашивает она.
— Что? — переспрашиваю я, пытаясь сосредоточиться на ней. — Что, Джин?
Она робко повторяет:
— Разве тебе не хотелось сделать кого-нибудь счастливым?
Я смотрю на нее, меня окатывает холодная волна испуга, гасит что-то. Я вновь откашливаюсь и, стараясь придать словам величайшую значительность, говорю ей:
— Я недавно был в «Sugar Reef»… этом карибском ресторане в нижнем Ист Сайде… ты знаешь его…
— С кем ты был? — прерывает она.
С Жанетт.
— С Айвэном Макглином.
— А-а, — кивает она с тихим облегчением, веря мне.
— Так или иначе… — вздохнув, я продолжаю. — В мужском туалете я увидел одного парня… стопроцентно с Уолл-стрит… в однопуговичном костюме от… Luciano Soprani… из вискозы, шерсти и нейлона… в хлопчатобумажной сорочке… от… Gitman Brothers… в шелковом галстуке от Ermenegildo Zegna, и, знаешь, я узнал парня, это брокер по имени Элдридж… я встречал его в Harry's, Au Bar, DuPlex и Alex Goes to Camp… везде, но… я зашел после него… и увидел… как он пишет что-то на стене… над писсуаром. — Я замолкаю, отпиваю ее пиво. — Когда он увидел, что я вошел… он перестал писать… убрал ручку Mont Blanc… застегнул штаны… сказал мне: «Привет, Хендерсон»… посмотрелся в зеркало, кашлянул… как будто он нервничал или… что-то в этом роде… и вышел. — Я снова замолкаю, делаю еще один глоток. — В общем… я подошел к писсуару… и прочел… что он написал.
Вздрагивая, я вытираю свой лоб салфеткой.
— И что это было? — осторожно интересуется Джин.
Я закрываю глаза, три слова срываются с моих губ:
— Смерть… Всем… Яппи.
Она ничего не произносит.
Чтобы нарушить это неуютное молчание, я выдаю все, что мне приходит в голову:
— Ты знала, что первую собаку Теда Банди
[59]
— это была колли — звали Лесси? — Пауза. — Слышала об этом?
Джин смотри на свое блюдо, словно оно смущает ее, потом переводит взгляд на меня.
— А кто такой… Тед Банди?
— Ладно, не будем об этом, — вздыхаю я.
— Послушай, Патрик. Нам надо поговорить, — произносит она. — Или по крайней мере мне с тобой надо поговорить.
… там, где была природа и земля, жизнь и вода, я вижу бесконечный пустынный ландшафт, напоминающий кратер, до такой степени лишенный смысла, света и души, что мозг не способен понять его ни на каком уровне сознания и, если подойти слишком близко, то мозг бунтует, не в состоянии воспринять это. Видение было настолько ясным, правдоподобным и живым, что показалось мне абстрактным. Насколько я мог понять, этим я жил, это двигало мною. Вот география моей действительности: у меня никогда не было и в мыслях, что люди — хорошие, что человек способен измениться, или что мир можно сделать лучше, если получать удовольствие от чувств, взглядов и жестов, от любви и доброты другого человека. Не было ничего положительного, термин «великодушие» ничего не значил, был своего рода избитым анекдотом. Секс — это математика. Индивидуальность больше не имеет значения. Что такое ум? Четкие доводы. Страсть бессмысленна. Мысль не панацея. Правосудие мертво. Страх, взаимные обвинения, симпатии, вина, тщетность, неудача, скорбь — чувства, которых на самом деле не испытываешь. Переживания бессмысленны, мир стал бесчувственным. Единственное постоянство — зло. Бог умер. Любви нельзя доверять. Поверхность, поверхность, поверхность, лишь в ней оказался смысл… такой, огромной и разорванной увидел я цивилизацию…
— … и я не помню, с кем ты разговаривал… это неважно. Важно то, что ты был убедительным, и к тому же… очень мягким и тогда, должно быть, я поняла, что…
Она откладывает ложечку, но я не смотрю на нее. Я слежу за такси, проезжающими по Бродвею, но и они не могут ничему помешать, поскольку Джин говорит:
