— Кто его знает? Они не знают. Это еще надо доказать.
Снаружи, на тротуаре, черные разжиревшие голуби дерутся за остатки хот-догов перед киоском Gray's Papaya, трансвеститы лениво наблюдают за ними, полицейская машина бесшумно едет не в том направлении по улице с односторонним движением, небо низкое и серое.
Из такси, которое остановилось напротив, какой-то парень, очень похожий на Луиса Керрутерса, машет Тимоти рукой. Тимоти не отвечает на приветствие, и парень (волосы зачесаны назад, подтяжки, очки в роговой оправе) понимает, что обознался, и возвращается к своему номеру USA Today. По тротуару с плеткой в руках бредет отвратительная бездомная старуха, потупив взор. Она щелкает плеткой, но голуби не обращают на нее внимания, продолжая клевать и отчаянно драться за остатки хот-догов. Полицейская машина исчезает на въезде в подземную стоянку.
"Но когда ты доходишь до того, чтобы абсолютно, полностью принять окружающий мир, когда ты как-то настраиваешься на это безумие, и все обретает смысл, а потом вдруг — раз, и мы получаем какую-нибудь мудацкую сумасшедшую негритянку-бомжиху, которой на самом деле нравится — послушай меня, Бэйтмен, — ей нравится жить на улице, на этих вот улицах, посмотри, вот на этих, — он показывает в окно, — а наш мэр не желает считаться с ее желанием, не дает этой суке сделать по-своему… господи боже… не дает этой ебаной суке замерзнуть насмерть, помогает ей выбраться из самой ею же созданной нищеты, и, видишь — ты опять там же, откуда начал, растерянный, охуевший… Двадцать четыре, нет, двадцать пять… А кто будет у Эвелин? Подожди, дай угадаю." Он поднимает руку с безукоризненным маникюром, — "Эшли, Кортни, Малдвин, Марина, Чарльз… я пока прав? Может быть, кто-то из «богемных» друзей Эвелин, из этих художников из Ист-Виллидж. Ну, ты понимаешь, о ком я… Они спрашивают у Эвелин, нет ли у нее хорошего белого шардоне…"
Он хлопает себя рукой по лбу, закрывает глаза и бормочет сквозь зубы:
— Все — ухожу. Бросаю Мередит. Она просто заставляет меня любить ее. Меня достало. Почему я только сейчас понял, что она — типичная ведущая телешоу?… Двадцать шесть, двадцать семь… Я говорю ей, что я — человек чувствительный. Я ей говорил, что очень расстроился, когда разбился «Челленджер»… чего ей еще надо?! Я человек нравственный и терпимый, я доволен жизнью, я смотрю в будущее с оптимизмом — ты ведь тоже?
— Разумеется, но…
— А от нее я получаю одно дерьмо… Двадцать восемь, двадцать девять, ебаный в рот, да тут у них просто гнездо. Говорю тебе…
Он вдруг замолкает, словно задохнувшись, — наверное, вспомнил о чем-то важном, — и, отвернувшись от очередной рекламы «Отверженных», спрашивает:
— Ты читал о ведущем того телешоу? Который убил двух подростков? Пидор и извращенец. Смех да и только.
Прайс ждет реакции. Ее нет. И вдруг уже Вест Сайд.
Он просит таксиста остановиться на углу 81-ой и Риверсайд, поскольку по улице нет проезда.
— Чтобы не объезжать… — начинает Прайс.
— Может, я по-другому объеду, — говорит шофер.
— Не надо.
И чуть потише, но все же достаточно громко, стиснув зубы и без улыбки:
— Мудила ебаный.
Таксист останавливает машину. Два такси сзади сигналят и проезжают мимо.
— Может, купим цветов?
— Что? Черт, это же ты ее пялишь, Бэйтмен. А цветы покупаем мы? Надеюсь, найдется сдача с полтинника, — предупреждает он водителя, косясь на красные цифры на счетчике.
— Черт. Это все стероиды. Поэтому я такой нервный. Извини.
— Я думал, ты их больше не принимаешь.
— У меня на руках и ногах появились прыщи, ультра-фиолетовыеультрафиолетовые облучения не помогали, вместо этого я начал ходить в обычный солярий, и все прошло. Господи, Бэйтмен, ты бы видел, какой рельефный у меня живот. Идеальный живот. Крепкий, подтянутый… — произносит он странным, рассеянным тоном в ожидании, когда таксист отдаст сдачу, — в общем, рельефный.
Он не дает таксисту чаевых, но тот все равно искренне доволен. «Ну, пока, Шломо», — подмигивает ему Прайс.
— Черт, черт, проклятье, — говорит он, открывая дверцу. Выйдя из машины, он замечает нищего, — "Я выиграл: тридцать", — небритый, с жирными, зализанными назад волосами нищий одет в страшно засаленное, грязно-зеленое полупальто… Прайс в шутку придерживает перед ним открытую дверцу такси. Бродяга смущается и, стыдливо опустив глаза, протягивает нам пустой пластиковый стаканчик из-под кофе.
— Как я понимаю, машина ему не нужна, — хмыкает Прайс, захлопывая дверцу. — Спроси, принимает ли он American Express.
— Ты принимаешь AmEx?
Бродяга утвердительно кивает, и, шаркая ногами, медленно уходит.
Для апреля холодновато. Прайс бодро шагает к дому Эвелин, насвистывая песенку «If I Were a Rich Man»
[2]
; его теплое дыхание вырывается изо рта облачками пара, он размахивает кожаным дипломатом Tumi. Нам навстречу идет человек с зачесанными назад волосами, в роговых очках, одетый в бежевый, двубортный костюм из шерсти с габардином от Cerruti 1881, в руках у него — точно такой же кожаный дипломат Tumi из D.F.Sanders. Тимоти изумляется вслух:
— Это Виктор Пауэлл?! Не может быть.
Мужчина проходит под неоновым светом фонаря, и лицо у него испуганное. На мгновение его губы складыватются в подобие улыбки, он смотрит на Прайса, как на знакомого, но быстро соображает, что обознался; до Прайса тоже доходит, что это не Виктор Пауэлл, и мужчина проходит мимо.
— Слава Богу, — бормочет Прайс, подходя к дому Эвелин
— И вправду очень похож.
— Пауэлл на ужине у Эвелин!
— Это как пейсли с шотландкой
[3]
, — Прайс на секунду задумывается, — нет, я бы даже сказал, как белые носки с серыми брюками.
Камера медленно наезжает, и вот Прайс уже поднимается на крыльцо дома, который для Эвелин купил ее отец, — он поднимается и ворчит, что забыл вернуть кассеты в видеопрокат. Он звонит в дверь. Из соседнего дома выходит женщина — высокие каблуки, великолепная задница — и уходит, не заперев дверь. Прайс провожает ее взглядом, но, услышав приближающиеся шаги, сразу же поворачивается и поправляет галстук от Versace, готовый предстать во всей красе, кто бы ему ни открыл. Дверь открывает Кортни. На ней кремовая шелковая блузка от Krizia, твидовая, цвета ржавчины юбка от Krizia и туфли d'Orsay из шелкового атласа (Manolo Blahnik).
Я вздрагиваю и протягиваю ей свое черное шерстяное пальто от Giorgio Armani, она берет его, осторожно касаясь губами воздуха у моей правой щеки, а потом точно так же целует Прайса, принимая и его пальто от Armani. В гостиной тихо играет новый компакт «Talking Heads».
