— Не заставляй меня говорить это.
— Патрик, — говорит он с наигранным простодушием. — Что ты имеешь в виду?
И после длинной паузы:
— Патрик… почему ты не смотришь на меня?
— Я игнорирую тебя, Луис. — Сделав вдох, я успокаиваю себя тем, что смотрю на ценник на свитере от Armani. — Разве ты не видишь? Я тебя полностью игнорирую.
— Патрик, разве мы не можем просто поговорить? — спрашивает он, почти скуля. — Патрик… посмотри на меня.
После еще одного короткого вдоха, вздохнув, я признаюсь:
— Нам не о чем, не о чем говорить…
— Так не может больше продолжаться, — нетерпеливо обрывает он меня. — Я так больше не могу.
Я что-то бормочу и потихоньку отхожу от него. Он упорно идет за мной.
— Ладно, — произносит он, когда мы доходим до противоположного конца магазина, где я делаю вид, что рассматриваю ряды шелковых галстуков, хотя все расплывается у меня перед глазами, — наверное, тебе будет приятно узнать, что я переезжаю… в другой штат.
Я чувствую небольшое облегчение и мне удается спросить (правда, все еще не глядя на него):
— Куда?
— В Аризону, — совершенно спокойно говорит он, видимо, благодаря тому, что я заинтересовался его переездом. — Перехожу в другой отдел.
— Заммеча-а-ательно, — бормочу я.
— Хочешь знать, почему? — спрашивает он.
— Нет, не очень.
— Из-за тебя, — сообщает он.
— Не говори этого, — умоляю я.
— Из-за тебя, — повторяет он.
— Ты больной, — говорю я ему.
— Если я и больной, то из-за тебя, — чересчур небрежно произносит он, рассматривая ногти. — Я болен из-за тебя, и мне не станет лучше.
— Ты чудовищно преувеличил свою страсть. Чудовищно, — говорю я, и отхожу к другому стенду.
— Но я знаю, что ты чувствуешь то же, что и я, — продолжает Луис, плетясь за мной. — И я знаю, что если ты… — он понижает голос и пожимает плечами, — если ты не признаешься… в своих чувствах, это не значит, что у тебя их нет.
— Что ты хочешь этим сказать? — шиплю я.
— Что я знаю, что ты испытываешь те же чувства, что и я. — Он театральным жестом срывает с себя темные очки, словно в доказательство этой мысли.
— Ты пришел… к неверному выводу, — задыхаюсь я. — Ты, очевидно… нездоров.
— Почему? — спрашивает он. — Что плохого в том, чтобы любить тебя, Патрик?
— O… господи.
— Желать тебя? Хотеть быть с тобою? — спрашивает он. — Что в этом плохого?
Я чувствую, что он беспомощно смотрит на меня, что он на грани нервного срыва. Сначала я могу ответить на его слова только долгим молчанием, но потом мне удается парировать шипением:
— Ну что за хроническая неспособность разумно оценить ситуацию? — я замолкаю. — А?
Я поднимаю голову от свитеров, галстуков, или что там у нас, и смотрю на Луиса. На мгновение он улыбается, обрадованный тем, что я наконец-то признал его присутствие, но вскоре улыбка ломается и в темных закоулках своего пидорского мозга он что-то осознает и принимается плакать. Когда я хладнокровно захожу за колонну, за которой могу спрятаться, он тащится следом и, грубо схватив меня за плечо, разворачивает лицом к нему: Луис не хочет смотреть в лицо действительности.
В то же самое время, когда я прошу Луиса: «Уходи», — он всхлипывает:
— О господи, Патрик, отчего я тебе не нравлюсь? — а потом, к несчастью, валится на пол у моих ног.
— Поднимайся, — бормочу я, стоя над ним. — Поднимайся.
— Отчего мы не можем быть вместе? — всхлипывает он, колотя кулаком по полу.
— Потому что я… не… — я окидываю быстрым взглядом магазин, чтобы убедиться, что никто не слушает; он хватается за мои колени, я стряхиваю его руку.
— …я не нахожу тебя… сексуально привлекательным, — глядя сверху вниз на него, громко шепчу я.
«Господи, я не верю, что сказал такое», — бормочу я про себя, ни к кому обращаясь. Я трясу головой, чтобы она прояснилась. Неразбериха достигла такого уровня, что я больше не способен к восприятию. Сказав Луису: «Оставь меня, пожалуйста, в покое», — я начинаю двигаться прочь.
Не в состоянии понять эту просьбу, Луис, все еще лежа на полу, хватается за полу моего шелкового плаща от Armani с криком:
— Пожалуйста, Патрик, пожалуйста, не бросай меня!
— Послушай меня, — говорю я, опускаясь на колено и пытаясь оторвать Луиса от пола. Но это вызывает у него какой-то несвязный крик, превращающийся в вопль, который усиливается таким крещендо, что привлекает внимание стоящего на входе охранника, и он направляется к нам.
— Смотри, что ты наделал, — в отчаянии шепчу я. — Вставай. Поднимайся.
— Все в порядке? — Охранник, здоровенный чернокожий парень, смотрит на нас сверху вниз.
— Да, благодарю, — отвечаю я, глядя на Луиса. — Все отлично.
— Не-е-е-ет, — воет Луис, захлебываясь плачем.
— Да, — повторяю я, глядя на охранника.
— Вы уверены? — спрашивает он.
Профессионально улыбаясь, я произношу:
— Дайте нам, пожалуйста, одну минутку. Оставьте нас наедине.
Я поворачиваюсь к Луису.
— Ну хватит, Луис. Вставай. Ты распустил нюни.
Я снова смотрю на охранника и, подняв руку, кивая, изрекаю: «Всего минуту, пожалуйста».
Охранник, неуверенно кивнув, нерешительно возвращается на свой пост.
Все еще стоя на колене, я хватаю Луиса за неподатливые плечи и спокойно, понизив голос, с самой серьезной угрозой, словно разговариваю с ребенком, которого ждет наказание, говорю ему:
— Слушай меня, Луис, если ты не прекратишь рыдать, жалкий ебаный пидор, я перережу тебе твою ебаную глотку. Ты слышишь меня? Пару раз я легонько шлепаю его по лицу. Яснее выразиться я не могу.
— О, убей меня, — хнычет он с закрытыми глазами, кивая головой, и все дальше погружается в бессвязность, а потом ревет. — Если у меня нет тебя, я не хочу жить. Я хочу умереть.
Мой рассудок едва не покидает меня прямо здесь, в Barney's. Я хватаю Луиса за воротник, стискиваю его в кулаке, и подтащив его голову вплотную к своему лицу, шепчу вполголоса:
— Слушай меня, Луис. Ты слышишь меня? Я обычно не делаю предупреждений людям, Луис. Так-что-будь-благодарен-за-то-что-я-предупреждаю-тебя.
Его рассудок окончательно помутился, голова стыдливо опущена, он издает какие-то гортанные звуки, так что слов не разберешь. Я хватаю его за волосы — они жесткие от мусса, я узнаю запах новой марки, Cactus. Задрав его голову, путаясь, я рявкаю:
