– Это я виновата, – повторила Фрэнни.
Оливер сидел возле нее.
– Нет, – сказал он.
– Да.
– За детьми надо смотреть все время. Этого не понять, пока нет своих детей. Ты не виновата.
Его голос доносился до нее будто из-за стеклянной перегородки. Фрэнни подумала, не умерла ли она. Оливер как-то странно смотрел на нее. Может, меня задавило самолетом, но никто не говорит. Она потянулась к его руке, но остановилась на полпути. Потом попыталась еще раз, взяла его запястье, ощутила волоски, твердые мышцы, уткнулась лицом ему в шею, почувствовала запах его кожи и крепко прижалась к нему.
На камине стояла фотография самолета; такая же фотография висела в кухне; казалось, они были везде. Оливер, Эдвард и мать Эдварда стояли вокруг биплана и улыбались в объектив.
– Я должна была остаться с ними, пойти за ними.
– Я должен был закрыть ангар, – ответил он.
– Где лежал ключ зажигания?
– Там нет никакого ключа, всего лишь несколько переключателей на панели. Мне никогда не приходило в голову, что он… они… – Его голос оборвался, как затихший пропеллер, и он замолчал.
Фрэнни сделала еще глоток, поднесла стакан к лицу и вдохнула пары алкоголя. Что-то нарушилось в этом мире, как будто во вселенной вступили в силу новые законы, а ей никто не сказал об этом. Мир теперь стал местом, где молодые люди могли погибнуть или покалечиться просто потому, что сидели вокруг стола с перевернутым стаканом посередине; где маленький мальчик мог убивать и наносить увечья, всего лишь подумав об этом. Может быть, это Оливер написал новые правила? Та шутка на стене в библиотеке. Непонятные значки. Она закрыла глаза. До сумасшествия оставалось совсем немного; только стакан виски или маленькая голубая таблетка отделяли Фрэнни от помешательства.
Ее очередь тоже наступит очень скоро. И она не знала, что отделяет ее от этого.
Звон разбившегося стекла наверху напугал их обоих. Оливер вскочил и выбежал в коридор. Она последовала за ним в холл, затем вверх по лестнице, где до них донесся глухой стон, который Фрэнни сперва приняла за шум ветра.
Он шел из комнаты Эдварда. Она поняла наконец, что это не стон, а монотонное бормотание. Оливер вцепился в круглую бронзовую ручку двери, костяшки его пальцев побелели. Мгновение он стоял не двигаясь, потом медленно открыл дверь, преодолевая сопротивление порыва холодного воздуха.
В комнате было темно, окна были разбиты. Занавески развевались, будто жаждали оторваться от карниза, металлические кольца с треском скользили по нему, ткань тихо шуршала. Посреди всего этого в своей постели, лежа на спине, спал Эдвард, и с его губ срывались слова, сливавшиеся в монотонное бормотание.
– …Murotaccep menoissimer ni rutednuffe sitlum orp te sibov orp iuq iedif muiretsym itnematset inretea te ivon iem siniugnas xilac mine tse cih…
Фрэнни пришла в ужас. Игрушечная машинка, скатившись с полки, свалилась ей на ногу. Оливер вытолкнул ее из комнаты и тихо закрыл дверь.
– Что это за чертовщина? – зашептала она. – Что происходит?
Он поднял руку, приказывая ей стоять на месте, исчез в своей комнате и через несколько секунд появился, держа в руках портативный магнитофон. Оливер приоткрыл дверь Эдварда и нажал на красную кнопку записи; пленка с шелестом начала перематываться. Монотонное невыразительное бормотание Эдварда разносилось по коридору:
– …muem suproc mine tse coh. Senmo coh xe etacudnam te, etipicca: snecid sius silupicsid euqtided, tigerf, tixid eneb, snega saitarg metnetopinmo muus mertap mued et da muleac ni siluco sitavele te saus sunam selibarenev ca satcnas ni menap tipecca ruteretap mauq eidirp iuq…
Оливер закрыл дверь и остановил пленку, затем прошел по коридору к своей комнате, включил свет, подождал, пока она тоже войдет, и закрыл дверь. Комната была чистой и прибранной, но очень холодной. В чугунных подсвечниках по обеим сторонам кровати стояли новые свечи. При ярком электрическом свете комната выглядела непривычно. Лицо Оливера побледнело и покрылось морщинами, за один день он постарел на двадцать лет. Он присел на край четырехспальной кровати, поставил магнитофон рядом с собой и мрачно взглянул на Фрэнни.
– Ты не узнаешь это?
Она прижалась к двери, чувствуя себя неуютно.
– Что это? Какой-нибудь из арабских диалектов?
Фрэнни разглядывала херувимов и обнаженные фигуры на стенах, толстые ковры на полу, рубашки на металлических плечиках, висевшие на дверце гардероба. Ряд начищенных туфель с распорками внутри на полу. Чужое. Все чужое.
– Я прокручу пленку задом наперед, – сказал он. – Может быть, тебе станет яснее.
Он открыл шкаф, порылся в нем и извлек из глубины старый двухкатушечный магнитофон. Включив запись задом наперед, он переписал ее на бобину, а затем нажал кнопку обратного воспроизведения. Голос Эдварда сразу зазвучал отчетливо:
«…Hie est enim Calix Sanguinis mei, novi et aeterni testamenti: mysterium fidei: qui pro vobis et pro multis effundetur in remissionem peccatorum».
Фрэнни скрючилась у двери, как затравленный зверь. Оливер смотрел на нее с изумлением, вжав голову в плечи. Фрэнни начала переводить дрожащим голосом; такие знакомые слова, оставшиеся в памяти еще с раннего детства. Прошло уже много лет с тех пор, как она слышала их на латыни.
– Ибо это Чаша Крови моей, пролитая ради нового и вечного завета и таинства; и грехи ваши и всего человечества могут быть прощены, – запинаясь, произнесла она, не в силах оторвать взгляд от Оливера.
Он остановил пленку.
– Литургия, – пояснила Фрэнни. – Он читает Священное Писание задом наперед.
Она прошлась по комнате и положила руку на холодную ребристую батарею отопления под окном. Призрачное отражение ее лица уставилось на нее из стекла. Фрэнни повернулась к Оливеру.
– Мессу не… не служат на латыни… в этой стране… – Она запнулась. – Задом наперед. Я… – Фрэнни остановилась, вдруг вспомнив, как Эдвард, не задумываясь, перечислял латинские названия растений. И животных.
Он говорил с тобой на латыни?
Оливер спросил это в субботу, когда они лежали в постели в этой комнате, изобразив удивление, но больше ни о чем не расспрашивая. Точно так же он пропустил мимо ушей то, что Эдвард начал выпаливать латинские названия, когда они возвращались на машине в Лондон в воскресенье вечером.
– Чтение Священного Писания задом наперед как-то связано с черной магией? – спросила она.
– Да, – сдавленно выговорил он. – Я выяснил после того, как он впервые проделал это.
– Он делал это раньше?
– Он делает это в школе уже несколько лет. Три с половиной года, если быть точным, – ответил он, странно посмотрев на нее.
– А окна? Такое раньше случалось?
– Нет. – Мгновение он молчал. – Этого прежде не было. Он скоро успокоится. И утром ничего не будет помнить.
