— А как насчет тебя? — немного успокоившись, спросил Даб. — Видок у тебя тоже непростой…
— Да уж, спасибо!
— Ну как же: татуировка на скуле, волосы белые, глаза немного не того. — Он пожал плечами. — Такие и бывают doue — вот все мои выводы.
— Может, она тоже не хочет об этом распространяться, — намекнула Крэнк, улыбнувшись мне исподтишка.
Я улыбнулась в ответ и принялась разглядывать свои руки. И верно, такая тема меня не прельщала. Я всегда избегала ее. К тому же сиюминутные откровенности не в моих правилах.
— Святые уголья! — воскликнул вдруг Даб.
Я подняла голову — он вытаскивал кинжал из моего рюкзака.
— Да на нем, смотри-ка, кровь!
— Отдай сейчас же!
Я резко встала на колени и вырвала у него из рук кинжал, а потом и рюкзак.
— Фу-ты ну-ты! Прошу прощения…
Даб сел на место с таким видом, будто я раздула невесть что из какой-то ерунды. Но это была вовсе не ерунда, и он не имел права шарить в моих вещах. Абсолютно никакого. Я снова затолкала кинжал в рюкзак, надеясь, что кровь на нем уже засохла и не перемажет мне всю одежду. Ай да умница, Ари! Надо было сразу думать, а потом уже запихивать в шмотки кинжал!
— Слушай, не трогай пока мои вещи, договорились? А завтра утром я от вас свалю.
— Попробую еще разок переговорить с Басом, — пообещала Крэнк. — Он точно сможет тебе помочь с больницей и вообще…
— Крэнк, ты не обижайся, но его помощь лично мне ни к чему.
Девочка пихнула Даба локтем, и оба встали. Виолетта даже не пошевелилась, и Крэнк пришлось нагнуться и потянуть ее за руку:
— Пойдем, Ви.
Темноволосая крошка злобно шикнула на нее, но послушалась и ушла вместе со всеми.
Крэнк принесла мне спальный мешок, и я подождала, пока за дверью спальни воцарится полная тишина, нарушаемая только скрипами и потрескиваниями старого дома. Тогда я взяла с каминной полки две свечи, зажгла их от раскаленных докрасна углей и поставила на пол прямо перед собой. Наконец-то я осталась совсем одна. Ни каких тебе помех, детей, барабанов — ничто больше меня не отвлекало. Хотя, если честно, такая долгая отсрочка лишь помогла мне собраться с духом перед тем, как рас смотреть прочее содержимое коробки.
Я перевела дух и сначала открыла две маленькие ювелирные коробочки. В одной оказалось серебряное колечко с выгравированной надписью на греческом, блестящее, прелестное и совсем простенькое. Я примерила его на безымянный палец правой руки — оно пришлось как раз впору. Во второй я обнаружила старинный медальон, до того потертый, что невозможно было разобрать ни рисунок на его лицевой стороне, ни надпись на ребре. Может быть, там было изображено солнце, а может, и нет. Я убрала медальон обратно в коробочку и вынула газетную вырезку. В ней шла речь о какой-то женщине из Чикаго. Ей отрубили голову. Ее маленькая дочурка по имени Елени осталась круглой сиротой. Мое сердце тяжело стукнуло в груди. Вот, блин! Мою мать тоже звали Елени, значит, в заметке, наверное, говорилось о моей бабушке.
Следом я достала пожелтевшее письмо, адресованное моей матери.
Милая Елени.
Если ты читаешь это письмо, значит я, как и все мои предшественницы, потерпела неудачу. Я подвела тебя.
Когда ты вырастешь и повзрослеешь, то поймешь, что не похожа на других. Так было и со всеми нами. Ни одна женщина в нашем роду, насколько мне удалось выяснить, не пережила свой двадцать первый день рождения. И у каждой оставалось по дочери. Видимо, сама судьба предопределила для нас такой удел, и он неизменен.
Ты тоже не избежишь этой участи, если только не найдешь способ избавиться от проклятия. Моя мать покончила с собой, когда я была совсем маленькой. Мне от нее не досталось ничего, но позже я узнала, что моя бабка, а до нее и прабабка — все умерли одинаково.
Скоро настанет и мой черед: я это чувствую кожей, всем нутром. Мое время пришло. Что я только не делала! Перевидала множество оккультистов, шарлатанов и священников, но проклятие осталось при мне. Не миновать его и тебе. Но я изо всех сил сопротивляюсь безумию. Я не уступлю ему. И я не поддаюсь желанию окончить все одним махом. Может, хоть так я переборю напасть.
Найди же средство, Елени! Излечи наше наследственное сумасшествие! Как жаль, что скоро нам предстоит навсегда расстаться!
Я навеки буду с тобой.
Твоя мама
Слезы щипали мне глаза, в горле застыл ком. Я аккуратно свернула письмо и сунула его обратно в конверт. Просто не верилось, но в глубине души я знала: все написанное здесь — правда. Сама судьба распорядилась их жизнью, теперь пришла моя очередь.
На щеку упала теплая капля — я смахнула ее рукой.
Да плевала я! Не собираюсь я ни умирать, ни беременеть в ближайшие три с половиной года! Так что вся эта хрень, проклятие или что там еще, на мне и закончится.
Отсеченная бабушкина голова значила только то, что кто-то явился к ней и убил ее, потому что сама она не соглашалась поддаться безумию и покончить с собой. И на парковке гостиницы тоже приходили по мою душу. Немного переусердствовали, ведь мне еще нет двадцати одного, но явно пытались меня прикончить.
Я потерла ладонями лицо. У меня недоставало сведений. С точностью я могла сказать только вот что: я не похожа на других (это я знала с самого детства), какое-то существо пыталось меня убить и все женщины в нашем роду прокляты, поэтому не доживают до двадцати одного года.
Двадцать один… Совершеннолетие, мать твою…
Сложив пальцы домиком, я пристроила на них подбородок, пытаясь обрести хоть немного самообладания и понять, как же действовать в том хаосе, в какой за одну ночь превратилась моя жизнь. Мне удалось уничтожить то существо, что приходило за мной. Может, и проклятию теперь конец?
Хлипкий довод…
Впрочем… Я же здесь. В Новом-2. Единственный разумный шаг сейчас — как можно больше накопать о своей матери, об отце, выяснить наконец, зачем Новем хочет повидаться со мной. Или поквитаться со мной…
Завтра. Все успею за завтрашний день.
Назавтра я проснулась и ощутила, что голова у меня болит, а затекшие локти и спина ноют от спанья на жестком полу. По алому сиянию позади моих сомкнутых век я догадалась, что сквозь шторы пробивается луч солнца.
Но вот свет перегородила тень, и я зажмурилась плотнее. Заскрипели половицы. Я открыла глаза и помертвела: прямо на меня уставил темно-синий взгляд белый аллигатор.
— Паскаль, это Ари, — пропищал над ухом детский голосок.
Надо мной, стоя на коленях, склонилась Виолетта в задранной на самую макушку пурпурной карнавальной маске, украшенной стразами. Прямо над моим лицом она держала небольшого аллигатора-альбиноса. Стоило ему только щелкнуть зубами — и моего носа как не бывало!
