Один из бывших узников сделал глубокий вдох и встряхнулся всем телом, словно пес после купания. С него во все стороны полетели ошметки грязи, но не слишком обильные. Человек взял мою руку и поцеловал:
— Я Гюнтер Дешанель. Ты даровала мне жизнь. Позови меня, если возникнет надобность, и я отплачу тебе тем же.
Он отступил, и ко мне с благодарностями подошли трое других попутчиков: две женщины и мужчина. Я только кивнула им в ответ, вовсе не считая, что они чем-то обязаны мне. Наше бегство из темницы, я знала, удалось лишь по счастливой случайности: не окажись в моем рюкзаке кинжала, мы до сих пор сидели бы в подземелье.
Затем все, кроме Старшего Себастьяна, скрылись, растворившись в предрассветной дымке. Я успела лишь заметить, что они сразу разделились и каждый направился своей дорогой.
Я обернулась к похожему на Себастьяна мужчине. Он все еще провожал взглядом тень одного из узников. Мы с ним стояли одни посреди темной безлюдной улицы. Он слегка запрокинул голову, медленно прикрыл глаза, затем глубоко и с наслаждением вдохнул. Вокруг него возник ветерок, взметнув его лохмотья и космы, — легкое торнадо, обволокшее лицо и силуэт моего спутника и на миг скрывшее его от моих глаз. Смерч счистил с него всю грязь, а рвань заменил на джинсы, накрахмаленную белоснежную сорочку и черный пиджак из тонкого сукна. Его черные волосы, собранные сзади в хвост, открыли моему взору свежевыбритое лицо с островком щетины на подбородке. Темный татуированный завиток прорастал слева из-под воротничка, взбирался по шее к подбородку, обертывался вокруг уха и завершался у виска.
Сердце у меня стучало. Я мучительно сглотнула, поборов желание попятиться. Человек поглядел на меня, и я окончательно оцепенела от потрясения. Голос не повиновался мне, все тело тряслось мелкой дрожью. Я смогла лишь кивнуть, пытаясь занести очередное сверхъестественное явление в реестр уже виденных мною за последние два дня чудес. Честное слово, тут нечему было удивляться по сравнению с тем, что я узнала в темнице у Афины и испытала за ее пределами!
— Ты, как я понимаю, знакома с моим сыном.
11
— Себастьян — ваш сын, — эхом откликнулась я.
Мне не приходило в голову усомниться и оспаривать очевидное. Они были очень похожи: те же черные волосы, серые глаза и одинаковые черты лица, хотя у Себастьяна губы казались чуть полнее и темнее. Возможно, мне просто необходимо было высказать правду вслух, чтобы она превратилась для меня в реальность.
— Мишель Ламарльер.
Он протянул для пожатия руку, не сводя с меня дружелюбных глаз, в которых угадывалось глубинное понимание происходящего. Замешкавшись под его решительным взглядом, я затем торопливо протянула руку, затрепетав от некоего волнующего предвкушения. Моя ладошка утонула в его широкой руке, и я сразу почувствовала себя крохотной, слабосильной и тщедушной девчонкой. Так оно, наверное, и было, но вообще-то подобное соображение должно было меня только огорчить.
— Вы не могли бы мне показать, как пройти в Гарден-Дистрикт? — спросила я, чувствуя все возрастающую неловкость.
Мишель выпустил мою руку и, сощурившись, огляделся, чтобы сориентироваться.
— Вон туда.
Я медленно перевела дух и переступила, собираясь тронуться в путь по улице, застроенной с двух сторон малоэтажными домами.
— Как поживает мой сын?
Но ведь я совсем не знаю Себастьяна… Впрочем, довольно хорошо, если лижешься с ним! Я поспешно отвела глаза, устыдившись нелепой мысли, прокашлялась и, поудобнее прилаживая лямки рюкзака на плечах, уставила взгляд в растрескавшийся асфальт.
— У него, кажется, все более-менее нормально. Но я, честно говоря, не слишком близко с ним знакома… Он мне кое в чем помогает. И его бабушка тоже. Вернее, она собирается нам помочь… то есть мне.
— Жозефина?
— Да. Она ваша мать?
Тут я вспомнила, что именно Себастьян говорил о Жозефине. Она была его бабушкой по матери.
— Видит Бог, я бы не пережил такой напасти! Нет, Жозефина — мать моей жены. В чем же они тебе помогают?
— Снять заклятие, — тут же призналась я, решив довериться ему во всем, — С меня снять.
Мишель задумчиво покивал, шагая рядом со мной по пустынной улице с заложенными за спину руками. Старинные особняки, деревья и машины окутывала густая тень. Тусклые огни неоновых фонарей поблескивали то здесь, то там в немытых оконных стеклах, отчего предрассветная тьма казалась еще гуще. Я уже успела остыть после недавнего марафона, и меня холодило от утренней свежести.
— А почему вы… — Я смешалась, не находя нужных слов для вопроса. По моему затылку пробежал озноб, никак не связанный с непросохшей испариной.
— Мое единственное преступление — особая наследственность, а также противостояние безрассудству Афины. Как тебя звать, дитя?
— Ари.
Мне вспомнился рассказ Себастьяна о категориях внутри девяти семейств. Ламарльеры — чародеи, их дарования передаются через мать.
— А мне говорили, у вас одни женщины умеют…
— Колдовать?
Я пожала плечами. А каким другим словом можно было описать то, что он только что проделал?
— Порой и мужчины на это способны, — пояснил Мишель.
— Значит, Себастьян тоже…
— На одну половину волшебник, на другую — вампир. Гремучая смесь!
Вот-вот, этот фактик он от меня утаил!
— Я не видел сына около десяти лет, — с печалью и раскаянием произнес Мишель, — Он, вероятно, решил, что я бросил его, оставил на произвол судьбы. Не сомневаюсь, Жозефина уж постаралась меня очернить в мое отсутствие, и боюсь, как бы под ее влиянием мой сын не переменился ко мне.
— Можете об этом нисколько не беспокоиться. Себастьян везде играет по собственным правилам.
Мишель довольно осклабился. На его глазах выступили слезы гордости за сына.
— Молодец…
Я кивнула, но тему не поддержала. Десять лет — приличный срок для разлуки; я представила себе, какие невеселые мысли бродят сейчас в голове у Мишеля.
— Скажите, почему гарпия не вернула себе человеческий облик, как Арахна? Это ведь была гарпия?
— Да, — негромко усмехнулся Мишель, — И за все время, что я провел в той помойной яме, она назвала свое настоящее имя лишь тебе, Ари. Храни его в памяти как дар. Гарпия не может превратиться обратно в женщину, потому что Афина своим колдовством лишила ее этой способности. А Арахну она нарочно сотворила такой и наделила возможностью к преображению, чтобы та своей прелестью заманивала врагов Афины, потом обращалась бы в паука и поражала их, — Мишель остановился и посмотрел на меня в упор, — Ты освободила всех нас и убила Сына Персея. Она теперь удесятерит погоню за тобой.
— Пока только удвоила, — покривилась я, — Я убила двоих…
