— Ни за что не отставай, тогда будешь цела и невредима. Сейчас отыщем Виолетту, проверим, нет ли здесь всех остальных, а потом выберемся к черту из этого дома.
15
Себастьян начал проталкиваться впереди меня сквозь толпу, но вместо того, чтобы глядеть ему в спину, я то и дело отвлекалась по сторонам: слишком притягательно и волшебно переливались вокруг атласные наряды, блестки и яркие карнавальные маски. Казалось, весь дом был пронизан трепетом тихих шепотков, музыкой, цветом и светом, отражавшимся во всем и вся.
Себастьян быстро продвигался по залу, и я улавливала только обрывки происходящего в нем, стараясь не слишком всматриваться, но все же подмечая чересчур многое. Я легко уступала соблазну проникнуть взглядом в самые темные и потаенные закутки, где парочки уже не ограничивались беседой или танцем в обнимку. У меня все замирало внутри, стоило сверкнуть на свету миниатюрным белым клыкам или зардеться у кого-нибудь в уголке рта капельке крови, точь-в-точь похожей на драгоценный рубин, прежде чем проворный язычок не слизнет ее…
Но Себастьян упрямо влек меня за собой, и мне поневоле приходилось поспевать за ним. Он задержался у балкона на третьем этаже, и я с наслажден нем вдохнула свежий, остывший за вечер воздух. Надо же, черт возьми, как-то проветрить мозги!
Снаружи донесся все нараставший звон литавр и оглушительный барабанный бой, вскоре полностью заглушивший музыку оркестра. Гости кинулись смотреть на приближавшееся карнавальное шествие, и Себастьян, чертыхнувшись, крепко сжал мою руку. Толпа вынесла нас на балкон и притиснула к перилам.
Едва из-за угла показались первые участники парада Марди-Гра, все собравшиеся вокруг нас приветствовали их улюлюканьем, чокались друг с другом так, что вино переливалось через край бокалов. Глаза сверкали, а щеки пылали от возбуждения, подогретого алкоголем и чувственными наслаждениями праздничной ночи.
Под балконом неторопливо, один за другим, катились помосты; каждый из них представлял ту или иную сторону жизни моря.
— Парад Посейдона, — пояснил Себастьян.
В ладье, будто бы выплывшей из самой глуби веков, стояли люди, изображавшие древних воинов. Их лица были обращены к нашему балкону, хотя выражение глаз в прорезях гладких золоченых масок с крючковатыми носами оставалось неразличимым. Их наряд составляли длинные узорчатые плащи, белые чулки и треуголки а-ля Наполеон. С балкона «мореходам» посылали призывные выклики, но ни один из них и бровью не повел, продолжая молча таращиться на нас. Мне отчего-то сделалось не по себе.
На следующем помосте резвились русалки. Они метали бусины в многочисленную толпу по обеим сторонам улицы и подбрасывали их до самого балкона. Я чувствовала, что сзади на нас напирают все сильнее, прижимая к железному ограждению, и тогда Себастьян обнял меня за талию — в бессознательном порыве оберечь, как я поняла, а вовсе не из желания потискать. Он нагнулся к самому моему уху, почти касаясь его губами, и шепнул:
— Пока все глазеют на парад, надо осмотреть дом.
В этот момент внизу проплыл очередной помост со стилизованным утесом и полуобнаженными сиренами, разлегшимися возле него в ожидании доверчивых мореплавателей. Их сопровождала музыка, по всей видимости, обозначавшая приманку, пресловутое пение сирен.
Неожиданно среди скопища зевак внизу, словно тусклые вспышки, промелькнули чьи-то смуглые лоснящиеся тела, и толпу огласили радостные вопли. На помост с сиренами запрыгнули мужчины в одних набедренных повязках и бронзовых, под цвет кожи, масках. Пригнувшись, они затаились, а сирены принялись подманивать их сладострастными улыбками. Мужчины в масках не заставили себя ждать и подползли ближе, а потом и вовсе возлегли с морскими дивами в недвусмысленных позах. Зрители возликовали.
Щеки у меня горели, а нервы натянулись как струна. Я больше не могла выносить такое. Мне показалось, что я сама подпала под гипноз музыки сирен. Но это же невозможно! Или все же?.. Нынешняя вечеринка чем-то походила на сплошной грандиозный кайф. Я по неопытности слегка перебрала образов и мелодий и забалдела до дурноты. Мне пришлось крепко зажмурить глаза, чтобы снасти рассудок от окружающего поголовного разгула. Надо было выбираться отсюда к черту. Но сначала следует осмотреть дом. Найти Виолетту и остальных и потом делать ноги.
Себастьян рядом пошевелился, прижимаясь ко мне бедром, и я ощутила прикосновение клинка к коже. От жара тела он нагрелся, а туго затянутый пояс начинал сдавливать талию, зато служил хорошим напоминанием о том, что расслабляться сейчас не время.
Над нашими головами взлетали конфеты и низки бус. Мы с Себастьяном боком стали пробираться вспять, и наши места у перил тут же заняли другие гости. Мы отступали, подобно убегающей волне, до тех пор пока вновь не оказались в доме у Жозефины.
Боже, мне необходимо было срочно избавиться от этого невозможного платья! Оно вдруг стало слишком тесным, я в нем задыхалась. Сорвав с лица маску, я поддернула край корсажа и слегка оттянула его, пытаясь немного охладить разгоряченное тело, — все безрезультатно.
— Пойдем.
Себастьян скорыми шагами уже направлялся к выходу из опустевшего теперь бального зала. Я поспешила за ним следом.
Вдруг французские двери сами собой захлопнулись.
Затем еще одни. И еще одни…
Я с разгона затормозила посреди безлюдного танцзала и оглянулась на балконные створки, сами собой закрывшиеся. Сквозь стекло видно было, что часть гостей безуспешно стремятся попасть внутрь. Отовсюду слышались стук закрываемых дверей и щелканье замков.
А затем воцарилась тишина.
Только одна дверь оставалась открытой.
Мы с Себастьяном уставились на нее, ожидая, что и она вот-вот захлопнется, но дверь как будто выжидала. У меня по спине пробежал холодок предчувствия.
Полупрозрачные белые занавеси у створок всколыхнулись, воздух вокруг задрожал и переливчато замерцал.
И вдруг в проеме материализовался чей-то статный силуэт.
Кровь застыла у меня в жилах.
У меня не было никаких сомнений по поводу того, кто вошел в этот зал. Но как такое могло быть?
Створки за гостьей захлопнулись с таких грохотом, что я вздрогнула.
Высокая. Безупречная фигура. Вся затянутая в облегающий костюм из тонкой матовой кожи темно-оливкового цвета. Разводы на коже навели меня на мысль, что ее содрали с некой огромной рептилии.
Афина.
Ее лицо белизной соперничало с фарфором, глаза светились, словно два изумруда, а черные волосы волной ниспадали до самой поясницы. Волосы были оплетены шпурами, на которых колыхались полоски кожи, сухожилия и костяные шарики; казалось, что они находились там уже несколько столетий. На висках, на самой границe между волосами и кожей, были вытравлены крошечные магические знаки.
Изогнув полные, винного оттенка губы, Афина гортанно выкрикнула:
