Удар по обонянию оказался столь сильным, что только сейчас Беппе осознал, что в кемпере самое большее минус пять, а дождь бьет по нему, как по наковальне.
Как включается отопление? Вернее сказать, в кемперах вообще есть отопление?
"Должно быть".
Он положил чемоданчик на стол, расстегнул молнию и принялся выставлять алюминиевые корытца, в которых были разложены: цыпленок в бамбуковом соусе, блинчики с капустой, паровые пирожки, свинина в кисло-сладком соусе и рис покантонски. Все из ресторана "Волшебная пагода" на двадцатом километре шоссе. Потом он выудил из недр чемодана бутылку вина "Фалангина", за которую отдал аж двенадцать евро, и дынную водку, которая окончательно сразит Иду, если...
"Что?"
"Ничего".
Социальный работник застелил столешницу красной скатертью, расставил пластиковые тарелки, разложил палочки, зажег цитроновые свечи и десяток ароматических палочек, которые начали пускать колечки белого дыма.
"Они заглушат вонь.."
Телефон в кармане пиджака два раза пикнул.
"Сообщение"
Он достал трубку и прочел:
МАРИО ВДРУГ ВЕРНУЛСЯ. :(
ДОЖДУСЬ, КОГДА ОН ЛЯЖЕТ СПАТЬ, И ПРИЕДУ.
70.
На часах было полдвенадцатого, и Фабиана Понтичелли не могла поверить, что все еще лежит на кровати у Эсмеральды.
Она опаздывала уже на час, но при мысли о том, чтобы выйти на улицу и двадцать минут пилить на мотороллере под проливным дождем, на глаза наворачивались слезы.
К тому же никак не удавалось отогнать мысли о том, что завтра утром перед школой придется тащиться к зубному, который обнаружит у нее на языке пирсинг.
"А если забить и остаться здесь спать? Тогда и зубного пропущу. Что такого может случиться?"
Первым делом Говнюк конфискует у нее мотороллер. Им она дорожила больше всего, потому что он позволял ей слинять из "Джардино Фьорито"
[30]
— жилого комплекса, где проживала ее семья.
Нет, он не отбирал, а именно конфисковывал. И до смерти наслаждался этим.
"Я конфискую твой сотовый!", "Я конфискую твои армейские ботинки". Я конфискую у тебя радость жизни.
Как же она его ненавидит! Ей хотелось бы выразить меру своего чувства количественно, иметь прибор вроде того, что измеряет давление, ненавистеметр, чтобы измерить ненависть, которую она питает к отцу. Она ненавидит его на столько, сколько песчинок на всех пляжах мира. Нет, сильнее. Сколько молекул воды в море. Нет, еще сильнее. Сколько звезд во Вселенной. Точно.
"Ладно, мотороллер он отберет у меня на неделю, самое большее — на десять дней"
Она знала, что ее колбасит из-за травы, которой они обкурились. Уже довольно давно от косяков она не торчала, как раньше, а впадала в параноидальное состояние.
Чтобы уравновесить действие травы, Фабиана опустошила полбутылки лимонного ликера.
Алкоголь и трава были как два чудовища, которые сражались за власть над ее рассудком. Марихуановое чудовище было геометрическим. Сплошные точки, острые углы и режущие кромки. Ликеровый монстр был, наоборот, бесформенный, слюнявый и слепой. Если принять их в правильных пропорциях, чудища вместо того, чтобы бороться, сливались в совершенный гибрид, от которого наступал полный кайф.
Но сейчас чудовище потеряло идеальную сферическую форму и ощетинилось лезвиями и остриями (все из-за проклятого последнего косяка), начав буравить ими мозг.
Она сделала вдох и с силой выдохнула из легких воздух.
В таких случаях главное — не думать о предках, о школе, о долбаном зубном.
"Но если я не пойду к зубному, Говнюк почует неладное. Как минимум, решит, что я залетела".
Почему у Эсмеральды никаких проблем? Обкуривается так, что аж дым из ушей идет, и никаких заморочек. Наверное, гены такие.
"Пей. Пей, тебе полегчает", — сказала она себе.
Фабиана приложилась к остатку теплого ликера и безуспешно попыталась подумать о чем-нибудь другом.
— Тоска зеленая... — вырвалось у нее.
Эсмеральда, занятая выщипыванием бровей, приподняла голову.
— Ты чего?
— Мне надо домой.
— Оставайся на ночь здесь. Куда ты собралась? Видела, что на улице творится? — Эсмеральда закурила сигарету.
— Не могу. Если не вернусь домой, меня прибьют.
Эсмеральда принялась прижигать сигаретой секущиеся кончики волос.
— Знаешь что я тебе скажу, не хватает тебе методичности. Ты своих мало посылаешь. Просто надо держаться всегда одной линии. Надо быть непреклонной самой с собой, надо делать это каждый день, даже если не хочется. Видела меня? Вот я посылала мать каждый божий день, и в итоге мы не ссоримся.
Фабиана не ответила. В этой комнате не хватало кислорода. От ароматических палочек, травы и сигарет стоял такой чад, что она почти не видела Эсмеральду.
— Эсме, открой окно, а то я задыхаюсь.
Подруга, занятая деликатной парикмахерской процедурой, не отреагировала на ее просьбу.
"Синьора, у вашей дочери на языке серебряный шарик". Зубной так матери и скажет.
Она была молодцом, до сих пор ей удавалось скрывать свой пирсинг. Это было не так уж сложно. Достаточно не раскрывать широко рот, не зевать и, главное, не смеяться. Ну да у них дома и не посмеешься.
На самом деле сложно было привыкнуть к этому гвоздю посередине языка. Если честно, Фабиана еще не успела с ним освоиться. Она продолжала теребить его языком, водить им туда-сюда по зубам, так что к вечеру язык опухал, а во рту ныло.
Когда мать его обнаружит, закатит позорную сцену перед врачом, перед пациентами, перед кем угодно. Мать вообще обожала позориться на публике. Хуже этого трудно было что-то придумать. У этой женщины спинной хребет, как у беспозвоночной твари.
"Ты смирилась с проколотой бровью, с пупком, а теперь, дорогая мамочка, тебе придется примириться и с этим. И вообще, что тут такого?"
Трагедия разразится, если она расскажет об этом Говнюку. А поскольку мамочка собственной личностью не обладала и своей жизнью не жила, а была лишь наружным органом мужа, Фабиана могла поручиться, что она ему тотчас же обо всем доложит.
Но если так подумать, был шанс, что один раз в жизни наружный орган сдержит порыв во всем исповедаться. Исключительно из грязных практических соображений.
Иначе отец будет проедать ей плешь ближайшие лет двенадцать, упрекая в том, что она не в состоянии воспитывать своего ребенка. И потом, кто сказал, что зубной проболтается?
— Готова поспорить, что ты паришься из-за пирсинга! — сказала Эсмеральда.
