Я подобрала фотографию, выпавшую из конверта с записью, — ту, что стояла в рамке на пианино в нашей гостиной в Гонконге. У нас, как у многих тамошних жителей, не было фотоаппарата, это чересчур дорого, так что осталась единственная фотография, на которой запечатлены мы втроем. Несмотря на некоторую скованность, три головы чуть наклонены друг к другу — нежно, как в настоящей семье. Ма чудесно выглядит, лицо маленькое, изящное, светлая кожа обтягивает тонкие кости; рядом Па, просто идеальная для нее пара — темные светящиеся глаза, точеное красивое лицо, как у кинозвезды. Я смотрела на его руки, одна из которых нежно — как мне казалось — сжимала детский локоток, мой. Это была героическая рука, которая могла бы сжимать тяжелый плуг, защищать от демонов и разбойников. И я, двухлетняя, на коленях у Па, с любопытством смотрю в объектив. На мне матросский костюмчик, и рука поднята ко лбу в военном приветствии — несомненно, идея фотографа. Счастливый ребенок. Неужели я действительно была такой славной и радостной?
На обратной стороне снимка несколько слов. Наши имена и дата. Почерк не Ма, значит, его. Я еле касаясь провела пальцем по неровностям, оставленным ручкой на плотной бумаге. Это был мой Па, его рука написала эти слова.
Больше у меня ничего не осталось на память. Но, как ни велика была моя потеря, утрата Ма все же гораздо больше. Она знала и любила его, после его смерти она осталась совсем одна, и ей пришлось растить меня в одиночку. Я бережно положила на место фотографию и диск с записью. И мне еще больше захотелось помочь Ма.
Наконец-то можно было отправляться на фабрику. Я прошла мимо тележки с надписью «Хот-дог». Продавец предлагал тонкие сосиски в булочке, политые сверху желтым соусом. Выглядело и пахло соблазнительно, но у меня в кармане был только жетон на метро и десять центов на экстренный звонок по телефону. У турникета стоял полицейский с пистолетом на ремне и внимательно смотрел, как я опускаю свой жетон в прорезь.
— Эй! — окликнул он.
Я застыла, готовая к аресту. Но полицейский глядел на мальчишку, бросившего скомканную бумажку прямо на пол.
— Ну-ка, подними! — приказал он.
Я скользнула мимо и побежала к платформе.
Ребята с ранцами входили в вагон, и я боялась, как бы среди них не оказалось знакомых. Мне чудилось, что все смотрят только на меня: эта девочка сегодня прогуляла школу.
Глава третья
Вскоре выяснилось, что в нашем доме нет отопления. Мы с такой надеждой отмывали батарею в спальне, скребли, содрав с радиатора вместе с грязью почти всю краску, но он и не думал оживать, сколько мы ни крутили ручки. Исследовав третий этаж, мы выяснили, что все остальные квартиры заперты и пусты. Повсюду груды мусора — у дверей, на лестницах. На пороге одной из квартир свалена куча полупустых коробок, будто прямо во время переезда человек исчез или вообще умер. На заколоченной витрине первого этажа еще виднелась полустертая надпись «Доллар Стор». Мы нашли и выход во двор, громадная куча мусора посреди которого копилась, наверное, годами, и запертую дверь в подвал.
Ма вежливо поинтересовалась у Тети Полы, как включается отопление; та, поняв скрытый смысл вопроса, ответила, что уже попросила у Мистера Н. разрешения включить его. И повторила, что мы все равно не задержимся в этом доме надолго.
Дни, в которые я прогуливала школу, выдались морозными. Спустя неделю я увидела первый в жизни снег. Хлопья падали на тротуар, поглощавший их, подобно губке. Я потрогала оконное стекло, на удивление холодное, а мне казалось, что летящий с небес рис должен быть теплым, как суп. Землю постепенно укрывало белое одеяло, порывы ветра сдували снег с крыш, создавая крошечные ледяные тайфуны.
Даже сейчас, стоит вспомнить тот период моей жизни, я начинаю мерзнуть. Так бывает после сильного шлепка по обнаженной коже, когда вы не можете наверняка сказать, это жар или холод. Тело просто регистрирует боль.
Ледяной воздух полз по гортани вниз, холод просачивался между пальцев, окутывал легкие и сердце. Тоненькое хлопковое одеяло, привезенное из Гонконга, совершенно не спасало, ведь в Гонконге не продавали ничего подходящего для нью-йоркской зимы. Чтобы хоть как-то согреться, мы спали под грудой одежды. Часто, проснувшись, я обнаруживала, что замерзла очередная неожиданная часть тела, — например, бедро, с которого соскользнул скомканный свитер.
На окнах изнутри медленно образовывалась ледяная корка. Чтобы выглянуть на улицу, я прижимала посиневший от холода палец к толстому слою изморози, пытаясь растопить маленький кружочек и добраться до чистого стекла.
Как-то днем я отогнула краешек мусорного пакета на кухонном окне — посмотреть, как выглядит обратная сторона дома. Надстройка над первым этажом, видимо, служила складом магазинчика. Крыша почти скрыта под грудой хлама, но я все же разглядела большую дыру, которую никто так и не собрался залатать. Старая газета, застрявшая в дыре, трепыхалась на ветру. Наверное, во время дождя или снегопада там внутри сыро.
Из кухонного окна можно было заглянуть в квартиру по соседству, в доме Мистера Эла. Удивительно, что соседнее здание располагалось всего в нескольких футах. При желании я могла бы даже постучать им в окно шваброй, высунувшись чуть подальше. Сквозь стекло я разглядела спящую чернокожую женщину. Видимо, в их квартире топили, поскольку на женщине был только тоненький халатик. Руки ее нежно обнимали маленький сверток — ребенка. Свободная часть матраса завалена одеждой и тряпками, кусок обоев над головой оторван. Но я видела, как сильно они любят друг друга, невзирая на нищету, и тосковала по временам, когда мы с Ма жили вдвоем.
Потом я замерзла окончательно и прикрепила на место оторванный пакет.
Назавтра, едва прикрыв за собой фабричную дверь, я увидела Мэтта, тащившего в направлении трансформаторной будки тяжелую тележку, груженную лиловыми юбками. Гора одежды угрожающе нависала над головой, ему приходилось пятиться, волоча тележку. Забросив школьный рюкзак на плечо, я направилась было к Ма и своему рабочему месту, но неожиданно Мэтт окликнул меня по-китайски:
— Эй, не поможешь?
Я ухватилась за тележку сзади. Хотя Мэтт держал переднюю часть, пол был таким скользким, что мне приходилось изо всех сил упираться ногами, чтобы колеса не вихляли. Мэтт высунулся из-за тележки:
— Весело было в школе?
— Ага.
— Забавная у тебя школа. Все остальные школы в Нью-Йорке сегодня закрыты.
У меня перехватило дыхание.
— Да ладно, колись. Любой идиот догадается, что ты прогуливаешь.
— Ш-ш-ш! — Я испуганно оглянулась, не подслушивает ли кто.
А он продолжал, не обращая на меня внимания:
— Ни разу не видел, чтобы ты делала домашнее задание.
— Ты тоже никогда уроки не делаешь.
— Я-то никогда этим не занимался. Но ты же конченая зубрилка.
— Как думаешь, моя мама догадывается? — Я по-настоящему испугалась.
