Но мне нужно идти знакомиться с Кларой, подругой Чарли, которая обязательно придется мне ко двору. Мне хочется посмотреть на нее уже хотя бы потому, что я понятия не имею, где находится мой двор, не знаю, на какой улице он расположен, в каком городе, в какой стране – а что, если она поможет мне наконец определиться с местоположением? И еще мне интересно посмотреть, обитателем какой улицы считает меня Чарли. (Пять женщин, которые, насколько мне известно, живут не на одной со мной улице, но чей переезд поближе ко мне я приветствовал бы обеими руками: Холли Хантер из «Теленовостей»;
[69]
Мег Райан из «Неспящих в Сиэтле»;
[70]
врачиха с длинными курчавыми волосами – я как-то видел по ящику, как она побила консервативного члена парламента в дискуссии об абортах, но не знаю ее имени, и снимков с ней мне тоже не попадалось; Кэтрин Хепбёрн из «Филадельфийской истории»;
[71]
Валери Харпер из сериала «Рода».
[72]
Все это женщины с прекрасно подвешенным языком, своеобразным складом ума, женщины энергичные, живые, хлесткие… но тем не менее создается впечатление, что им очень даже не помешала бы любовь хорошего человека. Я мог бы помочь им. Я мог бы их спасти. Они знали бы, как рассмешить меня, и я тоже, возможно, при удачном стечении обстоятельств знал бы, как рассмешить их; мы смотрели бы вместе по видео их фильмы, их сериалы, их дискуссии об абортах, мы усыновили бы нескольких несчастных сироток и потом всей семьей ходили бы в Центральный парк играть в футбол.)
Войдя в гостиную, я понимаю, что обречен на медленную и мучительную смерть от удушья. Я вижу перед собой мужчину в кирпичного цвета пиджаке, и другого мужчину, в аккуратнейшим образом измятом полотняном костюме, и Чарли в ее платье для коктейлей, и другую женщину, в флуоресцентной раскраски леггинсах и ослепительно белой шелковой блузке, и еще одну женщину в штанах – таких, знаете, что косят под деталь туалета, каковой, однако, практически не являются. Увидев их всех, я чуть не кричу, и не только от страха, но еще и от пронзительной зависти: Ну почему я не живу, как они?!
Обе женщины, подруги Чарли, красивы – не симпатичны, не миловидны, не привлекательны, а именно что красивы… и на мой перепуганный, моргающий и подслеповатый взгляд абсолютно неотличимы одна от другой: мили каштановых волос, тысячи огромных сережек, ярды алых губ и сотни белоснежных зубов. Та из них, что в белой шелковой блузке, немножко подвигается в сторону, освобождая мне место на циклопическом Чарлином диване – стеклянном? свинцовом? золотом? короче, сделанном из какого-то пугающе недиванного материала, – и улыбается. Чарли привлекает общее внимание («Эй, ребята…») и знакомит меня со всей компанией. Клара – это которая на диване рядом, ха-ха, со мной, Ник – в кирпичном пиджаке, Барни – в полотняном костюме, Эмма – в косящих под одежду штанах. Если все они – обитатели моего двора, мне придется забаррикадироваться в квартире.
– Мы тут обсуждали, как каждый из нас хотел бы назвать свою собаку, если бы она у него была, – вводит меня в курс дела Чарли. – Вот у Эммы есть Лабрадор по кличке Диззи, в честь Диззи Гиллеспи.
– А-а, здорово, – говорю я. – Собак я не особо люблю.
Какое-то время все молчат; да и что, собственно, они могут сказать по поводу моего не слишком восторженного отношения к собакам.
– Это из-за маленьких размеров квартиры, детских страхов, запаха или?.. – спрашивает меня Клара, очень ласково спрашивает.
– Да нет, как бы это… – Я бессильно пожимаю плечами. – Просто, знаете, не особо люблю.
Все вежливо улыбаются.
Впоследствии оказывается, что эта фраза была моим самым весомым вкладом в общую беседу, и вскоре я ловлю себя на том, что с тоской вспоминаю о ней как о наследии Золотого века Остроумия. Я даже с радостью ввернул бы ее куда-нибудь еще разок, но остальные темы, избранные гостями для обсуждения, не оставляют мне никакого шанса – я не видел фильмов и пьес, которые они видели, не бывал там, где они бывали. Я узнаю, что Клара работает в издательстве, а Ник – в пиар-агентстве; что Эмма живет в Клэпеме.
[73]
Эмма узнает, что я обитаю в Крауч-Энде, а Клара – что я владею музыкальным магазином. Эмма читала автобиографию Джона Маккарти и Джилл Моррелл;
[74]
Чарли эту книжку не читала, но хотела бы прочитать, и даже, наверно, попросит ее у Эммы. Барни ездил недавно кататься на лыжах. Я бы тоже, скорее всего, мог вспомнить про себя еще что-нибудь – если бы очень приперло. Но практически весь вечер я сижу как болван и чувствую себя ребенком, которому в виде исключения разрешили попозже лечь спать. Мы едим что-то с неизвестным мне названием, и Ник с Барни сопровождают комментариями каждую бутылку вина, кроме той, которую принес я.
Вся разница между мной и этими людьми происходит из того, что они окончили колледж, а я нет (они не расставались с Чарли, а я расставался). Как следствие, у них хорошая работа, а у меня – тухлая; они богатые – я бедный; они уверены в себе – я не уверен ни в чем; они не курят – я курю; у них – суждения, у меня – первые пятерки. Могу я сказать им хоть что-то на тему: какой перелет наименее комфортен с точки зрения резкой смены временных поясов? Нет. А они могут назвать мне первоначальный состав «Уэйлерз»? Нет. Да никто из них, поди, и имени вокалиста не знает.
Но я бы не стал утверждать, что эти люди плохие. Во мне нет классовой неприязни, да и, в конце концов, не такие уж они и богатеи – наверняка их родители до сих пор живут где-нибудь в Уотфорде или в похожем районе. Хочется ли мне иметь что-либо из того, что есть у них? Еще бы. Я хотел бы обладать их суждениями, их деньгами, их одеждой, их способностью без тени смущения обсуждать собачьи клички. Я хотел бы вернуться в 1979 год и все начать сначала.
Чарли болтает весь вечер без перерыва, но это не спасает положения; она никого не слушает, слишком уж старается обходиться туманными фразами и то и дело совершенно не к месту начинает говорить с каким-нибудь немыслимым акцентом. Хотел бы я сказать, что все это – новоприобретенные ужимки, но не буду врать; они всегда были при ней. Нежелание слушать я спутал когда-то с внутренней силой, пристрастие к туманным фразам – с таинственностью, в чередовании акцентов углядел шарм и интригу. Ума не приложу, как я ухитрился вымарать из памяти эти ее черты, как ухитрился превратить ее в источник всех на свете проблем.
