Я держусь на протяжении всего вечера, незаслуженно занимая отведенное мне диванное пространство, и в конце концов пересиживаю и Клару, и Ника, и Барни, и Эмму. Оставшись наедине с Чарли, я понимаю: все то время, что они разговаривали, я потихоньку выпивал, и теперь мне трудно фокусировать взгляд и мысли.
– Я была права, да? – спрашивает Чарли. – Она ведь в твоем вкусе?
Я пожимаю плечами:
– Она в чьем угодно вкусе. – Я наливаю себе еще кофе. Спьяну мне приходит в голову, что не стоит тянуть резину: – Чарли, почему ты ушла от меня к Марко?
Она недобро смотрит на меня:
– Так и знала.
– Что знала?
– Что ты обязательно заладишь, мол, почему это произошло. – Последние три слова она произносит с американским акцентом и при этом морщит лоб.
Зачем мне врать?
– Да, обязательно. Конечно. Куда уж тут…
Она смеется – скорее надо мной, чем со мной вместе, – а потом начинает сосредоточенно вертеть одно из своих колец.
– Можешь говорить все, что захочешь, – великодушно предлагаю я.
– Это старая история, и потому во многом она… сокрыта густым туманом времени. – «Густой туман времени» ни с того ни с сего окрашивается в ее устах ирландским выговором, а еще она плавно поводит рукой перед лицом, предположительно демонстрируя густоту этого самого тумана. – Не то чтобы Марко мне больше нравился, нет, я находила тебя ничуть не менее привлекательным. – Пауза. – Но вот только он сознавал, что красив, а ты нет, и в этом вся разница. Ты вел себя со мной так, будто я была немного слишком незаурядной, чтобы захотеть оставаться с тобой, и это меня как бы тяготило, если понимаешь, о чем я. Порожденный тобой образ со временем все глубже отпечатывался во мне, и в конце концов я сама начала считать себя слишком незаурядной. Я понимала, что ты добрый, отзывчивый, ты умел рассмешить меня, я любила наблюдать, как ты с головой уходишь в вещи, которые любишь, но… Марко показался мне более, ну не знаю… эффектным? Более уверенным в себе, более открытым, что ли? – Пауза. – Он был не так зациклен на учебе, а я ведь чувствовала, что отвлекаю тебя. – Пауза. – В нем было как-то больше света, больше жизни. – Пауза. – Не знаю. Ну ты сам понимаешь, в нашем тогдашнем возрасте люди очень поверхностно относятся к принятию решений.
Где ж тут поверхностность? Я был тогда – и, соответственно, остаюсь до сих пор – унылым, мрачным, занудным, немодным, никому не нужным и нелепым. Но все это не кажется мне поверхностным. Это никак не повреждения мягких тканей, а опасные для жизни проникающие ранения внутренних органов.
– Тебе больно меня слушать? Ну так вот, он был размазней и кретином, если это тебя утешит.
Это меня не утешит, но ведь и не за утешениями я к ней шел. Мне нужен был осязаемый результат, и я его очень даже получил. Я получил не доводы в пользу всесилия рока, как с Элисон Эшворт, не Сарины попытки переиграть прошлое, не известие о том, что в случае с Пенни я ни черта не понял, а предельно ясное объяснение, почему кому-то что-то дано, а кому-то – нет. Позже, уже в такси, я понял, что Чарли всего-навсего по-своему сформулировала мои собственные соображения относительно моей гениальной способности быть нормальным; этот свой конкретный – и, видимо, единственный – талант я, судя по всему, несколько переоценивал.
22
У группы Барри скоро концерт, и он хочет повесить в магазине объявление.
– Нет. Обойдешься.
– Спасибо за поддержку, Роб. Страшно тебе благодарен.
– Я думал, ты согласен с правилом про объявления дворовых команд.
– Ага, оно распространяется на тех, кто приходит с улицы. На неудачников.
– Постой… «Суэйд» – ты их послал. «Отёрз». «Сент-Этьен».
[75]
Это они, по-твоему, неудачники?
– Что значит я их послал? Правило придумал ты.
– Но оно же тебе нравилось, разве нет? Ты же с огромным кайфом велел этим ребятам убираться к чертовой матери.
– Я был не прав, договорились? Ладно тебе, Роб. Нам нужно зазвать кого-нибудь из постоянных покупателей, а то вообще пустой зал будет.
– Хорошо. Как называется команда? Если название мне понравится, вешай на здоровье.
Он тычет мне в нос объявление.
– «Барритаун»… «Барритаун»? Твою мать, тебе не кажется, что ты вконец обнаглел?
– Это не в мою честь. У «Стили Дэн» есть такая песня. Она и в «Коммитментс»
[76]
играет.
– Ну и что? Нельзя с именем Барри петь в группе под названием «Барритаун». Это все равно что…
– У них еще до меня было это козлиное название, понял? Не я его придумал.
– То есть поэтому ты с ними и поешь?
Барри Барритаунский молчит.
– Что, не так?
– Это была всего одна из причин, почему они меня пригласили. Но…
– Обалдеть! Тебя позвали вокалистом исключительно за твое имя! Конечно, Барри, вешай, пожалуйста, свой постер. Хочу, чтобы об этом узнало как можно больше народу. Только не в витрину, ладно? Куда-нибудь сюда, над полками.
– А билетов сколько отложить?
Я хватаюсь за бока и заливаюсь невеселым хохотом:
– Ха-ха-ха. Хо-хо-хо. Не надо, Барри, сейчас концы отдам.
– Ты что, не придешь?
– Разумеется, не приду. По-твоему, я похож на человека, который попрется в какой-нибудь кошмарный паб слушать экспериментальный грохот? – Я смотрю на постер. – А-а, вонючая дыра «Гарри Лаудер»! Ха!
– Теперь я вижу, чего стоит твоя дружба. Ты злобный сукин сын, Роб, ты об этом знаешь?
– Злобный? Потому что не иду на «Барритаун»? Не думал, что одно из другого следует. А сам ты был исключительно мил с Диком и Анной, не правда ли? Благодаря тебе она теперь чувствует себя с нами как в родной семье.
Чуть было не забыл, что больше всего на свете я сейчас желаю непреходящего счастья Дику с Анной. Какой же я в таком случае злобный?
– Ну с Анной я так, немного прикололся. С ней все в порядке. И я же… я же не виноват, что у тебя со всех сторон облом.
– А если бы я где-нибудь выступал, ты, поди, первым занял бы очередь?
– Первым не первым. Но послушать пришел бы.
– Дик идет?
– Ясное дело. И Анна тоже. И Мэри со Стейком.
Неужто в мире и вправду так много добрых людей? Не знал.
Если угодно, считайте меня злобным. Сам я, правда, себя таковым не считаю, но зато я определенно разочарован в себе; я думал, что буду достоин хоть немного большего, чем имею. И дело не только в работе, не в том, что мне тридцать пять и я совсем один – пусть от этого всего и не легче. Дело в том… ну, не знаю. Вы когда-нибудь рассматривали свои детские фотографии? Или детские фотографии знаменитостей? Они, по-моему, не могут оставить равнодушным – глядя на них, либо радуешься, либо тебе становится грустно. Есть одна симпатичная фотография маленького Пола Маккартни, и, впервые увидев ее, я очень порадовался: огромный талант, огромные деньги, долгие годы безоблачной семейной жизни и очаровательные дети – а он ведь еще ни о чем этом не догадывается. Но бывают и другие фотографии – президента Кеннеди, рок-музыкантов, загнувшихся от наркотиков, людей душевнобольных и двинувшихся рассудком, людей, которые убивали, которые себе и другим приносили несчастья столь разнообразными способами, что и не перечислишь, – смотришь на них и думаешь: стоп, не надо расти! Лучше тебе уже не будет!
