– У вас совесть есть, сэр? – возмущенно поинтересовалась Иришка. – Какая, на фиг, молодежь? Где эти машинки сейчас?
– В трюме «Атланта». На посадочном квадрате Комплекса.
– Линейные размеры «Беркута» существенно не изменились. Он длиннее «Кречета» на триста двадцать миллиметров. И на сто восемьдесят один миллиметр меньше в диаметре. Масса покоя практически та же, – любовно поглаживая одну из посадочных опор, Харитонов перечислял нам тактико-технические характеристики истребителя, а я, замерев метрах в десяти от корабля, с интересом рассматривал новые обводы. Честно говоря, на размеры и энерговооруженность двигателей мне было наплевать – я прекрасно понимал, что не будь он мощнее тех машин, на которых мы летали, генерал бы нас сюда не приволок. Я не мог понять другого – зачем создателям «Беркута» понадобилось удлинять оружейные пилоны и увеличивать их количество вдвое: четыре почти полноценных «крыла» делали машину похожей на древнюю ракету. И это слегка действовало мне на нервы.
– Зачем ему эти плавники? – опередив меня, поинтересовалась у генерала Иришка.
– Не заболтал, – мгновенно забыв про объем топливных баков и количество посадочных опор, Харитонов ехидно улыбнулся. И, слегка склонив голову к плечу, пробормотал: – В отличие от «Кречета», на «Беркуте» по пять эффекторов ГПИ. Один – вон в том утолщении на носу и еще четыре – на концах оружейных пилонов. Такая компоновка позволяет многое. Например, уничтожать эмиттеры защитных полей импульсами одного-единственного корабля.
– О, черт, – вырвалось у меня. – Это же просто катастрофа.
– Да, – гордо подбоченился генерал. – Именно так: летающая катастрофа для всех, кто с ним столкнется.
– Вик говорит не об этом, – перебила его Ира. – На сегодняшний день нормально летать умеет только треть подразделения. Остальные две трети – узкие специалисты и, кроме работы со своими щитами и оружием, толком ничего не умеют.
– Угу, – подтвердил я. – А большинство тех, кто умеет летать, давно разучились и стрелять, и закрываться щитами. Если я правильно понял ваш намек, то летать тройками на таких машинах – извращение. Тогда получается, что придется менять всю программу подготовки. И как только мы начнем перестраивать тактическое мышление, у нас возникнет технический провал.
– Не понял? – нахмурился генерал. – Какой провал?
– КПД работы в тройках упадет, а в двойках – не успеет вырасти. И подразделение превратится в толпу пилотов-первокурсников, шарахающихся от собственной тени.
– Да, но ведь можно пересаживать на «Беркуты» не всех сразу, – расстроился Харитонов. – Или летать в тройках и дальше.
– Можно. Только в некоторых ситуациях КПД пятнадцати звеньев по две машины выше, чем КПД десяти из трех. В общем, как подступиться к смене программы я пока себе не представляю. Пожалуй, надо заново перетестировать всех ребят до единого. Потом прикинуть состав будущих пар, разобраться с последовательностью деления старых и создания новых; с психологической совместимостью и про-блемами, которые неизбежно появятся у тех, кто остался не у дел. А еще понять, какое количество ребят в принципе не способно летать на таких машинах, и…
– Майор! Вам пора на штабную работу. Вы начинаете стареть, – перебив меня на полуслове, ухмыльнулся генерал. – Год назад вы бы влезли в новую машину, не задумываясь о том, как на ней будут летать остальные, а сейчас стоите и строите планы на будущее. Неужели вам не хочется просто попробовать ее на прочность?
Иришка посмотрела на мое обалдевшее лицо и расхохоталась:
– Слышь, мыслитель! Дуй в кабину! Сколько можно брюзжать?
Усевшись в кресло пилота, я подключил БКашку к приемному блоку «Беркута» и онемел: в привычном окне интерфейса вдруг прописалось не двадцать, а сорок восемь слотов контроля! То есть создатели этого истребителя всерьез полагали, что кто-то из нас окажется способен контролировать такое сумасшедшее количество машин! Удержавшись от желания почесать затылок, я прогнал полетные тесты и снова завис: иконки состояния эмиттеров защитных полей отказались подмигивать красным. Попытка переключиться на резервные цепи не удалась – «Беркут» упорно отказывался признавать действующую цепь поврежденной. Решив, что взлетать на разваливающейся на ходу машине не имеет смысла, я затребовал у искина информацию о компоновке и ТТХ поврежденных устройств. И почувствовал, что у меня отваливается челюсть: предельная мощность импульса, которую могли выдержать эффекторы, оказалась в двенадцать раз выше того, который выдавали генераторы полей интерференции линкоров Циклопов! То есть, если верить цифрам, указанным в руководстве по эксплуатации, снять защитное поле с «Беркута» могли только импульсы стационарных излучателей орбитальных крепостей!
– Ты чего не взлетаешь? – Услышав удивленный голос Иришки, я скопировал изучаемую мною страничку и скинул ей для ознакомления.
– Охренеть, – восхищенно воскликнула она минуты через полторы. – Из «Тумана» можно не вылезать.
– Может, это опечатка? – засомневался я.
– Вы о пределе прочности эмиттеров? – поинтересовался генерал.
– Да, сэр! – хором ответили мы.
– Нет. При их создании использовали один интересный материал, технологию создания которого нам любезно подарили Гномы. Кстати, в «Беркуте» довольно много узлов, в которых использованы их технологии. Скажем, тот же деструктор.
– Что? Деструктор? – переспросил я.
– Угу. Иконка его состояния чуть левее и ниже пиктограммы контроля схода противоракет…
– И что он дает? – найдя указанную иконку, спросил я.
– Для обеспечения стандартного импульса ГПИ достаточно трех эффекторов, не правда ли? – усмехнулся Харитонов. – Зато достаточная мощность двигателей и наличие пяти единиц позволяет выдать полевой «жгут» – нечто вроде лазерного луча очень высокой мощности. Правда, дальность его применения сравнительно невелика, но для маневренного ближнего боя подходит идеально.
– Так. Гномы же пацифисты! – удивилась Иришка.
– Мы видоизменили основной рабочий узел горнопроходческого комбайна, – усмехнулся генерал. – То, что используется Гномами для дробления породы в полях астероидов. Кстати, и генератор мерцания на «Беркуте» тоже нестандартный! Передрали с трофейных корветов. Так что предельная частота смещения теперь увеличилась вдвое.
– Все! Достаточно! Остальное – потом. – Поняв, что Харитонов сел на своего любимого конька и готов обсуждать ТТХ нового истребителя до бесконечности, я аккуратно оторвал машину от посадочного стола и дал на движки десять процентов тяги.
А через пару минут понял, что медленно схожу с ума: новые, гораздо более мощные гравикомпенсаторы и движки превращали полет на «Беркуте» в нечто неописуемое! Машина реагировала на любые, самые запредельные требования пилота. Причем так, как будто законы физики писались не для нее. Нет, конечно же, предельные режимы существовали и для этого истребителя… но для того, чтобы до них добраться, требовалось очень постараться. Я, раз пятнадцать умывшись кровью из носа и ушей, нашел только пару режимов, при которых он переставал слушаться управления и начинал еле заметно рыскать на виражах. Впрочем, область идеальной реакции «Беркута» была настолько широка, что пенять на эти огрехи мне показалось смешным.
