Мама всегда рассказывала мне про Оливи – какой она была хорошей, послушной, как помогала маме на кухне. У меня никогда не получалось поступать так же. Отчасти из-за любопытства и страсти к исследованиям, жившим у меня внутри: мне необходимо было рассмотреть, потрогать или даже понюхать то, что оказывалось в поле зрения. К тому же я просто не могла усидеть на месте, за исключением тех случаев, когда рядом был Недди.
Именно в один из таких редких моментов я увидела, как шьют.
Мне тогда было, может, годика четыре. Я сидела у Недди на коленях, и он рассказывал мне про Бифрост – мост из радуги. В древних сказаниях Бифрост связывал наш мир с Асгардом, миром богов.
[2]
Мама сидела напротив нас около очага. Она штопала. Я слыхала слово «штопать» и раньше, но не знала, что оно значит на самом деле. Говорили, что так делают, чтобы одежда служила дольше, и что мне тоже придется этим заниматься, когда я подрасту. Оливи даже в восемь лет умело справлялась со штопкой и всегда спокойно сидела за этим занятием. Поэтому штопка заранее пугала меня и обещала стать еще одним поводом для маминого недовольства.
И вдруг я наткнулась взглядом на собственные штаны, за которые мама только что взялась. Сзади на них была огромная дыра, появившаяся днем, когда я спускалась по небольшому водопаду. Недди рассказывал, как Тор размахивал волшебным молотом
[3]
, переходя по мосту из радуги, и я задремала. Когда я открыла глаза, дыра на штанах исчезла.
Окончательно проснувшись, я села. Чудо.
Могло бы показаться странным, что я никогда раньше не видела, как мама зашивает дырки. Дело в том, что штопку она всегда оставляла на поздний вечер, когда я спала и в доме было спокойно.
Я подбежала к ней. От сонливости и следа не осталось, и мост Бифрост тут же был позабыт.
– Сделай еще так, – попросила я.
– Что сделать? – растерялась мама.
– Прогони дырку.
Она улыбнулась и взяла следующую одежку. Показала мне, как продеть нитку в иголку, и аккуратно зашила маленькую дырочку в рубашке Зорды.
Я смотрела, не отрывая глаз, а потом твердо сказала:
– Я тоже так хочу.
Мама немного поколебалась, взвешивая естественное беспокойство о маленьких пальчиках и острых предметах с желанием поощрить мой неожиданный интерес. Подумав о том, что это хорошее средство утихомирить меня, она согласилась. Конечно, несколько капель крови пролилось, но я упрямо держала иглу, решив во что бы то ни стало добиться успеха в этом волшебном ремесле. Я засыпала маму вопросами про иголки, булавки, откуда берутся нитки. Оказалось, что нитки дает моя любимая овечка Бесси (вот это да!) и все ее друзья и родственники.
С того вечера меня как будто привязали. Я точно знаю, что и мама и Недди были довольны. Штопка оказалась одним из немногих занятий, которые могли удержать меня дома под присмотром.
Отец
– Расскажи мне про Оливи, – попросила как-то Роуз.
Тогда я сильно тревожился из-за того, что Ольда говорила об Оливи слишком много, превращая ее в идеал, тягаться с которым маленькой Роуз было не под силу. Но не стоило беспокоиться. Рози с самого начала была себе на уме. Она никогда не меняла своего поведения даже ради мамы, а уж тем более ради кого-то другого.
Однажды она попросила меня нарисовать Оливи. Просьба была неожиданная, но чем больше я об этом думал, тем понятнее становилось ее любопытство. Признаюсь, я провел немало времени над маленьким рисунком, но работа принесла мне облегчение, да и Ольде тоже. Рисунок вызвал приятные воспоминания.
Когда я показал его Роуз, она долго и внимательно его изучала. У меня было немного цветных красок, и я раскрасил портрет. Роуз спросила только про волосы:
– Они были точно такого цвета, папа?
Я кивнул, цвет очень походил на настоящий. Роуз наклонилась и положила прядь собственных каштановых волос на рисунок.
– Только у нас с Недди волосы темные, – сказала она.
– У вашего дедушки по маминой линии были такие же. От него вы унаследовали этот цвет.
– Тот дедушка, который плавал на кораблях?
– Да.
Она улыбнулась. Потом попросила посмотреть розу ветров, ту, которую я нарисовал специально для нее. Когда у нас родился первенец – Нильс Отто – я нарисовал для него розу. Хоть я и не верил в важность направления рождения, сознаюсь, пользовался некоторыми идеями для создания рисунка. В розе Нильса Отто, кроме прочего, была парящая белая крачка (хорошо известная в наших северных краях птица), книга и перо для записи счетов.
Я стал рисовать розы ветров для каждого нашего новорожденного. Роуз особенно нравилось разглядывать свой рисунок, водить пальчиком по линиям. Я всегда с тревогой следил за ней, боялся, что ее маленькие зоркие глазки могут разглядеть подвох. Мне-то он прямо бросался в глаза и, казалось, портил всю красоту самой лучшей из всех моих роз.
Несколько раз поздно ночью, когда дети спали и не могли нас услышать, я делился своими опасениями с Ольдой.
– Может, лучше, чтобы Роуз узнала правду о своем рождении? Она еще маленькая, ей было бы… – я запнулся, – не так больно узнать обо всем сейчас.
– Не понимаю, о чем ты, Арни.
Она действительно не понимала.
Ольда уже не помнила правды. Она вычеркнула из памяти все. Я удивляюсь, как она вообще сумела сохранить здравомыслие. На самом деле, невозмутимая уверенность, с какой она говорила, что Роуз родилась на восток, заставляла меня сомневаться в собственном здравомыслии. Может, вообще ничего этого не происходило? Да нет, все случилось именно так.
За месяц до срока родов мы с Ольдой пошли в Эской Форест за травами. Мы старались ходить туда вместе хотя бы раз в две недели: эта привычка появилась у нас, когда мы перебрались жить на ферму. Там мы могли провести наедине пару спокойных часов, не нарушаемых детскими криками, слезами и вопросами. Пока дети были маленькие, жена нашего соседа Торска соглашалась приглядеть за ними в наше отсутствие, а потом мы оставляли Нильса Отто и Зёльду Орри за старших.
Беременность Ольды протекала спокойно, только ребенок в животе вел себя очень активно. Ольда говорила, что малыш решил исследовать каждый миллиметр ее лона. Однажды утром после особенно беспокойной ночи я сказал в шутку:
