От этого глубокого, требовательного взгляда просто некуда было деться, и Мишель явственно ощутила, как в душе поднимается чувство протеста.
— Нет, ничего не говори, — прошептал он, когда она открыла рот, чтобы сказать наконец все, что она о нем думает.
— Почему это?
Он приблизил к ней лицо, легко коснулся губами уголка ее рта и вдруг впился в губы таким жарким поцелуем, что у нее прервалось дыхание и она еле устояла на ногах.
Затем напор ослабел, и она чуть не застонала, когда он принялся медленно и мучительно, как в прошлый раз, целовать ее, заставив раздвинуть губы, и ей стоило огромных усилий не отвечать ему. Только сил хватило ненадолго.
Огонь, вспыхнувший где-то внутри, стремительно охватил ее всю, и Мишель, дрожа, словно в лихорадке, обхватила его за шею, вжалась в него всем телом и вся будто растворилась в нем.
Прошло Бог знает сколько времени, прежде чем он чуть-чуть отодвинулся и легонько провел пальцем по краям ее вспухших губ.
— Здесь же никого нет, зачем притворяться? — прерывисто спросила она.
Он улыбнулся:
— А кто говорит, что это притворство?
Его рука каким-то завораживающим движением скользила вдоль ключицы, и Мишель с трудом подавила судорожный вздох, когда он вдруг наклонился и приник губами к ямочке у горла.
— Не надо, — беспомощно выдохнула она и почувствовала, как его губы дрогнули в улыбке.
— Боишься?
— Глупо, но боюсь, — прошептала Мишель.
Он поцеловал ее в ложбинку между грудями и неторопливо повел обжигающую цепочку поцелуев выше и выше, к губам.
— Не бойся.
Надо прекратить все немедленно, иначе у нее просто не останется сил остановить его.
— Прошлая ночь была ошибкой, — прошептала она безнадежно, ощущая всем своим естеством силу его желания.
— То, что так прекрасно, не может быть ошибкой.
— Ну, тогда это было глупостью, — не сдавалась Мишель.
— Но почему?
— Я не занимаюсь такими вещами, — проговорила она и, запнувшись, пояснила; — Еще и недели не прошло, как мы знакомы.
Его глаза неотрывно смотрели на нее, и в них была как будто усмешка и еще что-то, чего Мишель не могла разобрать.
— Целая жизнь. — Он улыбнулся, словно поддразнивая ее.
— Но ведь это не может быть просто так, за этим должно быть что-то еще! — протестующим тоном проговорила Мишель.
— А у нас нет, так, что ли?
— Нет… то есть да. О, черт! Не знаю.
Трудно что-то сообразить, когда кровь бежит по жилам с бешеной скоростью, разгоняя по всему телу томительный жар, от которого даже кости словно бы расплавляются и тело становится мягким, податливым, безвольным.
Мишель чувствовала себя совершенно беззащитной и беспомощной. Нет, она все-таки попробует ему объяснить.
— Понимаешь, сумасбродство — это не мой стиль, я люблю, чтобы во всем был какой-то смысл. А вот так кидаться с головой в омут с кем-то…
— Кого знаешь всего несколько дней?
— Да! — Мишель с растерянным видом помолчала. — Ну, подумай сам, — заговорила она снова, — какой смысл в этом… в этом спектакле? Ну, неделя, две, и все кончится. А что потом?
Никос ласково погладил ее по щеке и легонько коснулся пальцем уголка ее губ.
— А почему не подождать, пока все само прояснится?
«Да потому, что я не хочу страдать», — беззвучно выкрикнула Мишель. «Поздновато спохватилась, — шепнул бесенок. — Ты уже влипла по самую шею, а в неразделенной любви, как ты знаешь, без страданий не обходится».
Любовь? Да она его вовсе и не любит. Физическое влечение, страсть. «Да, конечно, страсть», — пробормотала про себя Мишель, когда он, крепко прижав к себе, приподнял ее и шагнул к спальне.
Это была долгая ночь, почти без сна, но полная чего-то неизвестного прежде, что они познали вместе и каждый для себя. Это было безудержное торжество страсти, чувственности и блаженства, которое открыла для себя Мишель.
«Неужели такое бывает? — думала она словно в полусне, когда, совершенно обессиленная, лежала не двигаясь. — Может, это я все сама себе напридумывала? Но нет, вот же он, рядом со мною, я чувствую его телом и всей своей душой. Это все правда».
— Апельсиновый сок, душ, завтрак — и на работу, — прозвучал чуть хриплый мужской голос, вырывая Мишель из сна. — Вставай и за дело, pedhimou. У тебя сорок минут.
Мишель подняла руку и бессильно уронила ее обратно на постель.
— Еще совсем ночь.
— Четверть девятого, теплое солнечное утро, среда, — сообщил Никос, срывая с нее простыню. — Даю тебе пять секунд на размышление, — с грозной миной сказал он. — Или ты встаешь, или я ложусь — и ты не поднимешься до самого полудня.
Это возымело желаемое действие — Мишель перевернулась на спину и открыла глаза.
— Пять?
— Уже три, счет пошел, — сказал Никос и тихонько засмеялся, когда она торопливо спустила ноги на пол. — Сок. — Он сунул ей в руку стакан и постоял в ожидании, пока она отпила половину и протянула ему стакан обратно.
— Теперь душ, — покорно произнесла Мишель, оглядываясь, что бы накинуть на себя.
— Ты прекрасно смотришься, — сказал он и заметил, как она краснеет.
— Ты уже оделся, — пробормотала Мишель, заправляя за ухо спутанные волосы.
— Я и душ принял, и побрился, и завтрак приготовил.
— Просто сокровище какое-то, а не мужчина. — Она нашла наконец свой халат и, закутавшись в него, передернула плечами. — А кофе ты, надеюсь, сварил?
— Скоро будет готов.
— Ты всегда такой энергичный по утрам? — Мишель заметила лукавую улыбку в его глазах и с недовольной гримаской торопливо произнесла: — Нет, не надо, не отвечай.
Она скользнула в душевую кабину и, постояв немного под горячей струей, включила холодную воду в надежде, что она заставит кровь бежать быстрее и прогонит остатки сна.
Полчаса спустя Мишель уже потягивала убийственно крепкий кофе и поглощала кашу с кусочками бананов.
Оставалось еще пять минут, чтобы спуститься на лифте, сесть в машину и проехать короткое расстояние до галереи.
— Я сегодня буду занят большую часть дня, сплошные совещания, — сказал Никос. — Думаю, вернусь около шести. Если вдруг запоздаю, позвоню.
— Вот черт! — не слишком изысканно выругалась Мишель, подойдя к своей машине.
— В чем дело?
— Колесо спустило, — на ее лице были написаны растерянность и сомнение.
Никос чертыхнулся себе под нос.
— Я подброшу тебя до галереи. Давай сюда ключ, я договорюсь, чтобы ее починили.
