Виктория нахмурилась:
— Вы не знаете, к чему я привыкла, герр барон!
— Не знаю. — Он пожал плечами. — Но я далеко не всю жизнь провел в Райхштейне, фройляйн. Когда я вижу кашемир, я знаю, что это такое, — взять например, ваш свитер. И ваши брюки сделаны не из худшей шерсти.
— Вы не можете судить о человеке по одежде!
— Да, я понимаю. Вот почему я намерен дать вам испытательный срок. Однако должен предупредить, что ваши предшественницы, возможно, были более подготовлены к своей миссии.
Виктория почувствовала себя оскорбленной.
— Как вы можете так говорить, — выпалила она, — когда ни одна не добилась успеха?
Барон поднял темные брови.
— Вот видите, фройляйн, — сказал он, — вы уже начали подтверждать мою точку зрения!
Виктория поджала губы.
— Почему? Потому что непочтительна? — взвилась она.
Глаза барона потемнели.
— Оставим вопрос моего положения в стороне, фройляйн, — резко заявил он, и на миг Виктория пала духом.
— Как хотите, — неловко пробормотала она, и барон встал, зашел за стол и поднял письмо. Виктория сразу узнала летящий почерк крестной.
— Почему вы покинули Лондон, фройляйн? — ошарашил он ее неожиданным вопросом.
Виктория скрестила пальцы на коленях.
— Это имеет значение, гepp барон? — вежливо спросила она.
Барон постучал по письму большим пальцем:
— Не думаю. Впрочем, если причины вашего приезда в Райхштейн состоят в бегстве от чего-то, вероятно, неприятного, я должен знать его природу.
— Почему? — взглянула на него Виктория.
— Если случится невозможное и вы будете приняты, меня беспокоит мысль, что вы снова покинете нас, если исчезнет причина вашего бегства.
Виктория едва сдержалась.
— С чего вы взяли, что я убегаю? — запротестовала она.
— Письмо вашей крестной недвусмысленно, и все-таки остается впечатление, что оно намекает на большее, чем фактически сказано. Однако, если вы настроены держаться до конца, я вынужден заключить, что это личное дело, и верить, что оно не отразится на нас негативным образом.
Виктория впилась ногтями в ладони, но промолчала. Пусть думает, что хочет. Пусть. Время покажет, так ли она не готова к заданию, как и предшественницы, а если она добьется успеха, ему не на что будет жаловаться. Но при этом Викторию потрясло, что ее жизнь в Лондоне уже утратила значение и реальностью является бытие в Райхштейне. Потому ли, что оно так не похоже на то, что она себе воображала, но боль от столь скоротечного расставания с Мередитом стала менее важной, чем успех в работе. Конечно, она умышленно отказалась думать о нем прошлой ночью. Возможно, она еще почувствует ужасные угрызения совести. Но Викторию успокаивало, что ее сердце не настолько изранено, как ей казалось. Воспоминания о предательстве Мередита все еще причиняли боль, но сейчас под угрозой была ее гордость. Здесь, во многих милях ото всех, кто знает об их связи, она могла смотреть в лицо будущему более твердо. По крайней мере, в этом крестная была права. Она сказала, что Виктория страдает скорее от сознания того, что она выглядит дурой, чем от разбитого сердца.
Барон прислонился к каминной полке, внимательно глядя на нее сверху вниз.
— Насчет Софи, — сказал он. — Следовало предостеречь вас о трудностях общения с ребенком. — Он выразительно раскрыл ладонь. — Как, без сомнения, вы поняли после недавней маленькой ссоры.
— Да. — Виктория продолжала изучать ногти, не в силах выдержать его пронизывающий взгляд.
— Не сомневаюсь, вы считаете, что моей дочери не хватает дисциплины?
Виктория вздохнула. Какой ответ от нее требуется?
— Думаю… Софи очень одинока, — неловко вырвалось у нее.
— Как дипломатично, — сухо прокомментировал он. — Нет, моя дорогая мисс Монро, это не просто одиночество! Когда Софи болела, ей уделялось все внимание. Малейшее ее желание было для меня приказом. Она мне очень дорога. Естественно, я ее избаловал, и вот результат.
Виктория закусила губу:
— Сколько лет было Софи, когда она заболела, герр барон?
— Восемь… чуть больше восемнадцати месяцев назад. Она много времени провела в больнице, а ее выздоровление от паралича стало почти чудом. — Барон стряхнул пепел в огонь. — Никто не смог бы объяснить причину этого. Какое-то время казалось, что она вообще никогда не вернется к нормальной жизни.
Виктория сдерживалась, но вопрос должен был быть задан:
— А ваша жена, баронесса…
Барон выпрямился.
— Не будем обсуждать мать Софи, мисс Монро, — резко оборвал он. — А сейчас давайте примем решение о расписании уроков…
Виктория покраснела и позволила направить разговор в русло образования, высказывая свое мнение только в ответ на вопрос или получая инструкции. По его предложению, занятия следовало проводить в его кабинете, где есть стол и обширные возможности для игр, огромное количество книг на полках. У барона уже имелись учебники на немецком и английском, с помощью которых Виктория могла выяснить способности Софи, другие принадлежности для обеспечения учебного процесса хранились в обширных ящиках стола. Когда барон закончил, Виктория встала, готовая удалиться, однако он жестом остановил ее и она снова уселась в кресло.
— Сейчас я объясню, сколько свободного времени в вашем распоряжении и как вы можете его провести, — задумчиво сказал он. — Кроме того, если вы предпочитаете есть в своей комнате, я могу устроить, чтобы вам приносили поднос.
— О нет. То есть… — Виктория закусила губу. — Я не возражаю есть на кухне. Предпочитаю… — Она запнулась. Ей хотелось сказать, что предпочитает компанию одиночеству, но это значило дать ему карты в руки.
Однако прежде чем она смогла придумать адекватный ответ, барон сказал:
— Понимаю, фройляйн. Не воображайте, что у меня нет чувств. Мне тоже нужно общество — иногда.
Виктория потупилась, и по ее спине пробежал тревожный холодок. Почему этот человек вызывает в ней такое смущение? Почти все известные ей мужчины богаты, ухожены, искушены в житейских делах, они водят скоростные машины, отдыхают на Карибах или в южной части Тихого океана, носят самую модную одежду и знают все лучшие рестораны. Барон фон Райхштейн должен походить на них, но ничего подобного, и его единственная уступка современным веяниям — длинные бачки до подбородка. Он носит пиджак с кожаными заплатками на локтях, ездит на заляпанном грязью универсале и ест на деревянном столе из глиняных тарелок. Почему же она замечает в нем каждую подробность, от мощи его большого тела до чувственного изгиба полной нижней губы?
— Теперь к вопросу о свободном времени, — заговорил снова барон, и Виктория сконцентрировала внимание. — Естественно, каждый день после окончания уроков вы будете свободны — через пару часов после ленча. Однако буду благодарен, если вы обдумаете возможность на некоторую часть дня стать компаньонкой Софи.
