Я потрясла головой, словно это могло помочь собраться с мыслями. Как ни странно, помогло — с мыслями было все в порядке, они скакали бойко, как белки. Беда была в другом — я ничего не помнила. Ни-че-го-шень-ки! Зато я твердо знала, что должна куда-то вернуться. Но вот куда и как?
В храме пахло горелым воском, увядающими цветами странного вида и какими-то благовониями. Слишком приторными на мой взгляд. Сквозь цветные витражи лился свет, и причудливые яркие пятна плясали на белых мраморных колоннах. Мне не было страшно, но было унизительно и обидно чувствовать себя бессмысленной тварью, не имеющей никакого понятия не только о том, куда ее занесло, но и о том, откуда она сама. То, что тут я чужая, было для меня очевидно. Я никогда не видела таких строений, не чувствовала таких запахов, не слышала сказаний, по мотивам которых неизвестный художник разрисовал стены и потолок. Но как я здесь оказалась? Я должна была вспомнить!
Я закрыла глаза и уселась прямо на ступеньках, ведущих к разделяющим храм на две части узорчатым воротам, изукрашенным яркими изображениями неведомых мне святых и богов. Хотелось спать, но место было для этого явно неподходящим. Я еще раз обвела глазами здание. Все же оно было красивым, хотя, на мой взгляд, излишне вычурным. Приглядевшись, я увидела, что подставками под свечи, горящие возле икон, служили большие зеркала. Когда храм был весь в огнях, это, наверное, было очень красиво, но меня волновало другое. Я должна была увидеть собственное лицо!
В ближайшем ко мне углу ютилась какая-то святая — маленькая, горбатенькая, в серой латаной юбке. Бедняжке никто не поставил ни одной свечи; я подошла и заглянула в сверкающий круг. Зеркало было так себе и изрядно заляпано воском, но все же я смогла рассмотреть растрепанные разноцветные волосы, серые глаза, крупный рот. Лицо это я знала. Это, без сомнения, было именно мое лицо, даже две родинки — на виске и на щеке — были на месте. Хуже было с именем. Оно осталось в моем непостижимом прошлом, так как, судя по непонятным надписям возле икон, здешнего языка и грамоты я не понимала.
Я вздохнула и отошла от зеркала. Святая в латаной юбке укоризненно взглянула на меня, и я, решив, что от ее товарищей не убудет, прошлась по храму, забирая по одной-две свечки от других икон. Одно из изображений — осанистый чернобородый мужчина в красном — мне отчего-то страшно не понравилось, и я обобрала его подчистую. Укрепив свечи на зеркальной подставке, я задумалась о том, что неплохо бы их зажечь. Увы! Высечь огонь было нечем. Я стояла, тупо уставившись на восковые столбики, и сначала один из них, а затем другой, третий стали вспыхивать сами собой. Моя святая в их неверном свете показалась удивленной и какой-то помолодевшей. Что ж, значит, я могу взглядом добывать огонь. Неплохо! Возможно, это не единственное мое умение. Но все же кто я такая?
Я ничего не помнила, но не сомневалась, что впереди меня ждет долгая дорога домой. Долгая и трудная. Но я все равно вернусь куда-то, или, вернее, к кому-то… Это не было ни мыслью, ни воспоминанием… Просто мне показалось, что по моему сердцу скользнул солнечный зайчик. Скользнул и исчез, оставив уверенность, что где-то есть место и для меня. Когда-нибудь я вспомню. И когда-нибудь я найду. Пока же у меня осталось мое лицо, умение зажигать огонь и странное кольцо на среднем пальце. Оно было мне великовато, а значит, это была находка или чей-то подарок. Кольцо было единственным, что меня связывало с прошлым и будущим, так как я должна добраться туда, откуда пришла. И лучше не медлить! Я вздохнула и направилась к выходу.
Разумеется, двери были тщательно заперты снаружи. Но меня это не смутило. Раз уж я, глядя на потухшие свечи, думала об огне и он зажегся, то если я посмотрю повнимательнее на двери…
Расчет оказался верен. Тяжелые створки с мягким звоном распахнулись, и я шагнула на залитую солнцем площадь. К несчастью, был день, и там бушевало что-то вроде ярмарки. Коренастые темноволосые люди, задрапированные в яркие шелка, что-то покупали, меняли, продавали.
Храм стоял как раз в центре огромной площади, и, когда его двери неожиданно распахнулись, сотни глаз уставились на меня. То, что произошло потом, было и смешным, и противным. Толстенная тетка в темно-синем, тащившая за собой сухонького старичка в маленькой желтой шапочке, в свою очередь ведшего на ремне занятное животное, ушастое и серое, поменьше лошади, но побольше овцы, вдруг остановилась, показала на меня пальцем и заголосила, бухнувшись на колени. Как ни печально, ее примеру последовало большинство присутствующих.
Я стояла в проеме храмовых дверей и не знала, что делать. Видимо, они принимали меня за кого-то очень важного. Возможно, за какую-то из их святых. Они смотрели на меня, я на них. Вдруг ко мне бросилась худая женщина с гнилыми черными зубами и неожиданно прекрасными оленьими глазами и протянула изъязвленного орущего младенца. Мне действительно было их жаль, но отвратительные болячки и материнские зубы вызвали бы желание бежать куда подальше и у настоящего святого. Я затравленно огляделась. Мать продолжала совать мне ребенка, я от нее отмахнулась, страстно желая, чтоб она от меня отстала. Видимо, от жары мне показалось, что вокруг меня все стремительно крутанулось и только я сама осталась на месте.
Дикий рев толпы заставил меня еще раз взглянуть на надоедливую женщину. Так и есть: и мать, и ребенок больше не казались выходцами из чумного города. Никаких язв и ран, а зубы матери сделали бы честь крокодилу… Женщина, завывая, бухнулась в пыль у моих ног. Тут же, оттирая ее, ко мне бросилось еще несколько уродов. Больше всего на свете я захотела никогда больше не видеть этого грязного майдана и его истеричных обитателей. Мир опять обернулся вокруг меня и остановился.
Я стояла в лесу на краю заросшего желтыми цветами пруда. Вечерело, от воды тянуло прохладой. Я спустилась к самому берегу и уселась на камень, обхватив коленки. На мгновение мне показалось, что из воды на меня смотрят какие-то странные глаза — огромные, глубокие, как бездна в ночи, и о четырех зрачках каждый. Потом иллюзия исчезла. Я сидела, глядя в темнеющую глубину, смутно вспоминая, что когда-то и где-то уже сидела подобным образом и пыталась решить, что же мне делать дальше…
2231 год от В.И.
22-й день месяца Собаки.
Таяна. Гелань
Алый с темно-красными прожилками лист, танцуя свой первый и последний танец, медленно спускался к мощеному двору. Герцог Шандер, изогнувшись с рысиной грацией, поймал лепесток осеннего пламени и, смеясь, вплел в медные кудри Ланки. Дочь Марко ответила ему обожающим взглядом.
— Не жалеешь о своих рубинах, кицюня?
[146]
— Нисколечко, — тряхнула головой герцогиня, — ничего хорошего они мне не принесли, да и всем остальным тоже. Пусть ими монашки утешаются, у них в жизни только это и остается…
— Орка рыжая! — счастливо засмеялся Шандер. — Как это не принесли?! Мы живы, мы вместе, а все остальное… — Шани задумался, но ничего более умного, чем старая сентенция Жана-Флорентина, в его голову не пришло, — а остальное — вода…
