— Как скажете, — кивнул глава Дома Ивы, — но разумно ли то, что вы решили?
— Не просто разумно, но необходимо, — отрезал Эмзар, — то, что творится за перевалом, — не просто гроза. Это магия. Не доступная нашему пониманию, тяжелая, страшная, чужая… Мы должны знать, что это за сила. И… мне кажется, я понял, где это. Через эти горы есть сквозной проход, который мало кто знает. Люди туда не ходят и правильно делают. Ну а мы пройдем.
— Вы безумны, — вздохнул Нидаль, — но, возможно, это безумие спасет всех нас. Да хранит вас Великий Лебедь.
2229 год от В.И.
Ночь с 4-го на 5-й день месяца Медведя.
Идакона. Эланд
Герика молча смотрела Шандеру в глаза, и тот почувствовал себя совершенно растерянным. Женщина была права — она действительно страшно, неимоверно изменилась. Теперь в ней ощущались решимость и странная, завораживающая глубина. Шандер чувствовал, что сейчас что-то должно произойти, но словно бы со стороны. Он не боялся. Все происходящее казалось нелепым сном. Тарскийка внезапно убрала ладонь с его руки, и мир вновь встал на свое место.
— Шани, — просто сказала она, — я могу тебя только попросить никому не рассказывать, что сейчас будет. Но даже если ты меня не послушаешь, я не позволю этой мерзости тебя прикончить.
— Я не понимаю…
— Конечно, не понимаешь, — она улыбнулась печально и ласково. — Я тоже не понимаю, что сейчас сделаю, но я это сделаю. И у меня получится.
Эстель Оскора
Я прекрасно видела этих гадов, похожих на плохо сшитые квадратные подушки с хвостами-присосками по углам. Они висели за спиной Шани, вцепившись ему в затылок чуть выше ушей, в шею, где их щупальца сплетались (эта мерзость ко всему еще была возлюбленной парой), и в спину, возле лопаток. Твари чувствовали мое присутствие, но оно их лишь возбуждало. Безмозглые и ненасытные, они реагировали на заключенную во мне Силу, как змеи на тепло, оживая на глазах. «Подушки» стали медленно пульсировать, а щупальца задрожали, усиленно вытягивая из уже полумертвого человека остатки жизни.
Мой визит, судя по всему, обходился бедному Шани дорого. И я не выдержала. Расскажет он или нет, но если я уйду отсюда, не вырвав его у этих туманных вампиров, я не смогу смотреть в глаза Рене… Даже если я избавлю всех от Годоя, даже если никто ничего и никогда не узнает, я не отмоюсь до конца своей жизни, сколько бы ее ни оставалось. Я приготовилась. Главное, это схватить обоих гадов одновременно. Мне это удалось без труда — они подвоха не ждали. Сама не знаю, как у меня это вышло, но сгустки недоброй волшбы, наделенные волей и вечным голодом, вдруг обрели отвратительные, но вполне осязаемые тела. И я схватила их за раздутые, пульсирующие желудки. Ибо желудки и рты были для них самым главным. Я оторвала их от Шани, с трудом удержавшись на ногах, как если бы выдергивала из стены гвоздь. Бедняга в немом удивлении наблюдал за моими манипуляциями. Разумеется, он не мог ничего видеть. Но я не только видела, я ощущала в руках осклизлые, податливые, пульсирующие тушки, жгучие, как крапива, липкие на ощупь. Я держала их, борясь с извечным женским желанием отшвырнуть от себя подальше «эту мерзость», а моя Сила свободно изливалась через пальцы, окружала их сиреневатым коконом, лишая возможности двигаться, осознавать себя, наконец, жить…
К несчастью, я не могла убить их сразу, а была вынуждена ждать, когда они исчезнут. Больше всего это походило на то, как если бы я держала в руках две тающие живые сосульки. Время тянулось медленно, руки наливались усталостью. Для того чтобы растопить этих жрунов — из глубин подсознания всплыло название — они, оказывается, назывались финусы, впрочем, от этого они приятнее не стали, — требовалось время.
Я уже думала, что не выдержу. Мои руки почти совсем окоченели, сердце колотилось, как овечий хвост. Перед глазами нагло плавали круги самых гнусных расцветок. Но я победила! Твари исчезли, и исчезли навсегда, а значит, я была на правильном пути в овладении своей Силой. Не хвост вилял собакой, а собака хвостом. Моя Сила была оружием, которым распоряжалась я, Герика Годойя, и попробовал бы кто-нибудь сейчас сказать, что это оружие — зло!
Шани удивленно смотрел на меня, он так и не понял, что теперь здоров. То есть, конечно, не совсем здоров. Ему еще предстоит отлежаться, отоспаться, восстановить силы, но за этим дело не станет. Теперь любой, даже самый завалящий медикус поставит его на ноги за считанные дни. Глаза мои слипались, но я не удержалась от искушения — уж слишком удивленно он на меня воззрился, и слишком я была горда своей победой.
Глупость, которую я брякнула в следующее мгновение, была абсолютной. Я хорошенько встряхнула Шани за плечи и буквально заорала:
— Встань и иди!
И он встал и пошел. От камина к окну. Шатаясь, налетая на попадавшиеся по пути вещи, но пошел. На его лице застыло такое изумление, что я расплакалась. От счастья.
2229 год от В.И.
Ночь с 4-го на 5-й день месяца Медведя.
Эланд. Идакона
Ветер с моря пригнал тяжелые, полные дождем тучи. Сырая, холодная тьма облепила Идакону, даже привычные к непогоде маринеры предпочитали коротать такую ночь у живого огня за кружкой подогретого вина с друзьями или же в постели у подружки. Одиночество давило, пугало, выгоняло людей из домов, заставляя искать общество себе подобных. Или не подобных. Рене Аррой уже несколько ор наслаждался обществом Жана-Флорентина, который, пользуясь моментом, развивал перед Арроем свои взгляды на государственное устройство и его связь с развитием хозяйства и торговли. Аррой слушал вполуха, думая о чем-то своем.
Адмиралу было невесело, но он держался. Очень хотелось выпить, но в последние недели он и так слишком много пил и теперь решил, что довольно. Нет, никто бы не посмел упрекнуть Первого Паладина, а теперь еще и будущего короля, в пьянстве, но Рене всегда заставлял себя что-то делать или не делать не потому, что это кому-то нравилось или не нравилось, а потому, что он считал, что должен поступить именно так. Адмирал с отвращением посмотрел на запотевшее окно, за которым тусклым пятном расплывался свет сторожевого фонаря. Он никогда не имел ничего против ветра, да и к дождю относился с уважением, если это был добрый шумный ливень. Этот же монотонный дождь выматывал все нервы. И вместе с тем он был спасением. Пока в Эланде дождь, таянцы не рискнут сунуться во внутренние болота, а дороги, что ж, дороги перекрыты.
Герцог очнулся от резкого свиста, который испускал Жан-Флорентин, чтобы привлечь его внимание. Рене собрался извиниться и спросить, каким же образом деньги вновь превращаются в деньги или что-то такое, так как это было последнее, что он разобрал в жабьей речи, прежде чем утонул в собственных мыслях. Но оказалось, что ни деньги, ни товар, ни свойственная людям невнимательность философского жаба на сей раз не занимали. Он был не возмущен и не раздосадован, а встревожен, о чем недвусмысленно свидетельствовал усилившийся металлический блеск…
— Рене, — Жан-Флорентин был на удивление немногословен, — только что совсем рядом была свершена очень сильная волшба неизвестной мне природы.
