Шани, прикрыв глаза, дремал, подставив лицо солнцу. Я от нечего делать наблюдала за солнечными зайчиками, прыгавшими по древним камням. И тут-то моя кровь преподнесла мне очередной сюрприз. Когда я поняла, что за мерзость мучила Шандера, я словно бы обрела новое зрение, позволяющее видеть сущности, недоступные человеческому глазу. Впрочем, те же кошки видят их совершенно спокойно, так что это вряд ли можно было считать магией, скорее древней-древней памятью крови, памятью о тех временах, когда люди меньше думали, но больше замечали.
Если финусы были отвратительны и голодны, то эти были прелестны и всем довольны. Больше всего они походили на солнечных зайчиков, но их прихотливая пляска не зависела от игры солнечных лучей с молодыми березовыми листьями. Легкие, светящиеся, словно бы сотканные из света и тени существа резвились на светло-серых нагретых камнях. Я словно бы ощутила переполняющую их радость бытия, любопытство, присущее зверенышам, и… силу. Они вовсе не были беспомощными, эти солнечные котята. Если бы им подвернулась добыча, они бы с восторгом начали охоту. А пока их вполне устраивали прихотливые прыжки среди пляшущих теней. Но мой взгляд они все же почувствовали. Игра прекратилась, и полтора десятка странных созданий замерли, присматриваясь (или что у них там было предназначено для подобных случаев) к моей скромной персоне.
Это было прелестное и совершенно невозможное зрелище: среди постоянно сменяющих друг друга солнечных зайчиков несколько светлых и темных пятен, словно бы приклеившихся к одном месту. Я тоже замерла, боясь спугнуть проказников. Наконец один, не самый крупный, но самый отважный, двинулся вперед, а за ним еще двое. Остальные выжидали. Я затаила дыхание. Живой лучик весело и целеустремленно бежал ко мне. Я видела его, хотя на залитой солнцем площадке это было не легче, чем следить за черным котенком в темной комнате, если бы тот вздумал пошутить и прикрыть глаза. Следом двинулись котята-тени, два темных бесплотных пятнышка жизнерадостно бежали ко мне вместе с приятелями.
Когда эти существа дружной стайкой взлетели мне на колени, а один пробежал по рукаву и устроился на плече, меня охватила какая-то немыслимая легкость. Я чувствовала их присутствие каким-то шестым или седьмым чувством. Это действительно напоминало игру с котятами, но котятами, являвшими собой то тепло скользящего солнечного луча, то прохладное прикосновение тени. Странное я, должно быть, представляла зрелище, сидя на невысоком каменном парапете. Надо мной не было ни облачка, а на моих коленях возились, карабкались друг на друга пятнышки света и тени, словно я устроилась отдыхать под деревом в солнечный, но ветреный день. Впрочем, похоже, их, кроме меня, никто не видел. Во всяком случае, проснувшийся Шани смотрел на меня совершенно спокойно. Я с трудом подавила в себе глупое желание спросить, не нужно ли ему чего. Он, даже когда был совсем болен, морщился от подобной заботы. А уж сейчас и вовсе старался выглядеть здоровым.
Поразительно, как наше желание кому-то помочь иногда становится для этого человека страшной пыткой! Раньше я этого не понимала.
— Как ты думаешь, какая сейчас ора? — Гардани весело улыбнулся, и я поняла, что пришел конец не только тварям, вызванным к жизни магией Годоя, но и самой памяти об этом. Шани больше не чувствовал себя калекой, и это было прекрасно. В глазах у меня что-то подозрительно защипало, и я, чтобы скрыть неловкость, вскочила на ноги:
— Думаю, после полудня прошло не больше оры, самое время спуститься к морю. Пойдешь?
Разумеется, он пошел. Впрочем, моя идея пришлась по душе и солнечным котятам, которые и не подумали разбегаться, когда я встала. Им было все равно, лежит ли моя юбка у меня на коленях или болтается при ходьбе. Эти забавные сущности каким-то образом ухитрялись держаться на ней, даже когда я спускалась по лестнице. Ну и хорошо, они мне нравились, эти котята, — любопытные, веселые и наверняка беззлобно жестокие, как любые звереныши.
2229 год от В.И.
9-й день месяца Медведя.
Арция. Мунт
Роскошные часы, заключенные в раззолоченный футляр черного дерева, глупо и самодовольно пробили одиннадцать раз. Перед дверью в покои императора сменился караул — двое гвардейцев-южан в вычурных раззолоченных мундирах для красоты и четверо гоблинов в черной коже для надежности. Важный и благообразный, как клирик высокого ранга, слуга в сопровождении еще одного гоблина прошествовал с подносом — император изъявил желание освежиться!
Вообще-то усевшийся на троне арцийских владык человек императором не был. Но он был победителем, а победителей лучше всего называть так, как они того желают. Михай Годой желал, чтоб к нему обращались как к императору. Не обремененная излишней щепетильностью многомудрая дворцовая челядь немедленно приняла это к сведению, и в императорской резиденции все покатилось по накатанной колее, словно бы и не было никогда императора Базилека и сокрушительного поражения, нанесенного Арции на Лагском поле. Полчища лакеев, кастелянов и поваров усердно выполняли привычную работу, разве что прекратив до поры до времени воровать — Годой и его страшноватые Союзники вызывали легкую оторопь, и попасться им под горячую руку не хотел никто.
Сам же Годой, хоть и водворился в покоях Базилека, чувствовал себя не совсем уверенно. Да, пока ему все удавалось, но в каждой удаче были пусть маленькие, но червоточинки, не позволяющие насладиться полнотой победы. Он захватил власть в Таяне, но упустил Рене. Он далеко, очень далеко продвинулся по дороге тайного могущества, но проклятый эландец, похоже, знает не меньше. Наконец, он, Михай Годой, наголову разбил арцийскую армию, заодно убедившись в своем умении удерживать однажды взнузданных. Но проклятый Феликс уцелел и даже сохранил немалую силу, а пока нынешний Архипастырь жив, ни о каком примирении с Церковью не может быть и речи. Брать же Кантиску штурмом Годою очень не хотелось. Город был отлично укреплен, а Добори и Феликс показали себя умелыми военачальниками. Если б кто-то из них принял командование после смерти маршала, еще вопрос, за кем бы осталось Лагское поле. К тому же тарскиец понимал, что разорение Святого города сделает его в глазах верующих святотатцем и еретиком, а он намеревался править Благодатными землями долго и спокойно, да и чудеса, которые творились в Кантиске, тарскийца волновали очень и очень. В Творца Годой не верил, но, обладая магическими знаниями, готов был допустить, что происшедшее с попытавшимся завладеть перстнем Проклятого Порраком — дело рук колдуна, балующегося Запретным, а то и вовсе треклятых эльфов, про которых известно лишь то, что они где-то есть. То, что произошло в храме Эрасти, было непонятным и пугающим. Конечно, новый Архипастырь и его дружки всего не рассказывали, но Годой представлял силу убиенного ройгианца, уничтожить которого было очень и очень непросто. Да, похоже, придется изыскивать способ устранения Феликса руками самих церковников, а для этого нужно время.
Другой, хоть и меньшей головной болью был командор Мальвани с его армией. Тарский господарь рассчитал время сражения так, чтобы тот не успел соединиться с войсками империи. Он не сомневался, что Сезар бросится на захватчиков в надежде отомстить и будет уничтожен. Но нет. Войска Годоя зря простояли на Лагском поле больше кварты. Мальвани не пришел, и регент не мог отделаться от мысли, что где-то болтается двадцать пять тысяч обученных и прекрасно вооруженных воинов. Хорошо хоть Мальвани и Феликс никогда не встретятся, так как между ними оказалась армия Годоя.
