— Хороший. Правда, прохладный. Я из Южной Каролины. На Южную Каролину в октябре здесь не похоже, это я точно тебе говорю.
Там, где сидел Олли, в трех ярдах от южанина, стояла жара. И воняло.
Солдатик указал за спину Олли:
— Почему бы тебе не перестать бросать камни и не заняться коровами? — Он сказал: «коро-о-овами». — Загони их в коровник, подои, смажь вымя бальзамом, дел тебе хватит.
— Загонять их не нужно. Они знают, куда идти. Но доить их теперь тоже не нужно, и в бальзаме они не нуждаются. Они больше не дают молока.
— Да?
— Да. Мой отец говорит: с травой что-то не так. А с травой не так, потому что не так с воздухом. Здесь пахнет плохо, знаешь ли. Здесь воняет говном.
— Да? — На лице солдатика отразилось изумление. Он еще пару раз стукнул по колышку, к которому крепился щит, хотя тот вроде бы и так не шатался.
— Да. Моя мать этим утром покончила с собой.
Солдатик опустил молоток, который уже поднял для очередного удара.
— Ты вешаешь мне лапшу на уши?
— Нет, она застрелилась около кухонного стола. Я ее нашел.
— Черт, это ужасно! — Солдатик шагнул к Куполу.
— Мы отвезли моего брата в город, когда он умер в прошлое воскресенье, потому что он был еще жив — чуть-чуть, — но моя мать умерла сразу, и мы похоронили ее на холме. Мой отец и я. Ей там всегда нравилось. Красивый был холм до того, как все стало так ужасно.
— Господи, ковбойчик! Ты прошел через ад.
— До сих пор в нем. — Олли заплакал, словно эти слова открыли какой-то клапан внутри. Поднялся и двинулся к Куполу.
Вскоре он и солдатик стояли друг против друга, на расстоянии менее фута. Солдатик поднял руку, поморщился, когда его на мгновение затрясло. Потом приложил руку к Куполу, растопырив пальцы. Олли тоже поднял руку и приложился к Куполу со своей стороны. Их руки вроде бы соприкасались, палец к пальцу, ладонь к ладони, но только вроде бы. Потому что их разделяла невидимая преграда. Назавтра эта тщетная попытка соприкоснуться будет повторена сотни и тысячи раз.
— Ковбойчик…
— Рядовой Эймс! — проорал кто-то. — Убери оттуда свой паршивый зад!
Рядовой Эймс подпрыгнул, как ребенок, которого застукали на краже варенья.
— Ко мне! Бегом!
— Держись, ковбойчик. — Рядовой Эймс побежал получать нагоняй.
Олли полагал, что нагоняем все и ограничится, потому что разжаловать из рядовых уже не могли. И уж конечно, его не посадят на гауптвахту за то, что он разговаривал с одним из животных в зоопарке. «И мне не дали даже орешка», — подумал Олли.
Несколько мгновений смотрел на коров, которые больше не давали молока — и даже не щипали траву, — а потом сел на прежнее место у рюкзака. Порылся в нем и нашел еще один круглый камень. Подумал об облупленном лаке на ногтях вытянутой руки мертвой матери, рядом с которой лежал еще дымящийся пистолет. Бросил камень. Он ударился о Купол и отскочил назад.
БАХ. Тишина.
10
В четыре пополудни того четверга, когда всю северную Новую Англию затянули облака и солнце светило только над Честерс-Миллом, как прожектор, направленный на дыру в облаках, формой напоминающую носок, Джинни Томлинсон зашла в палату Младшего. Спросила, не нужно ли ему чего от головной боли. Он ответил «нет», потом передумал и попросил тайленол или адвил. Когда она вернулась, Младший пересек палату, чтобы взять таблетку. На карте она написала: «Хромота еще есть, но уже не такая заметная».
Когда Терстон Маршалл заглянул в палату сорок пять минут спустя, она пустовала. Он предположил, что Младший пошел в комнату отдыха, чтобы посмотреть телевизор, но нашел там только Эмили Уайтхаус, которая попала в больницу с инфарктом. Эмили быстро шла на поправку. Не видела ли она прихрамывающего молодого человека с русыми волосами? — спросил Терс. Она ответила, что нет. Терс вернулся в палату Младшего и открыл стенной шкаф. Пусто. Молодой человек, вероятно, с опухолью мозга, оделся и ушел, никого не поставив в известность.
11
Младший шел домой. Хромота исчезла совсем, как только он размял мышцы. Кроме того, черная замочная скважина, которая плавала в левой половине его поля зрения, уменьшилась до маленького шарика. Может, ему досталась не смертельная доза таллия. Трудно сказать. В любом случае он намеревался выполнить обещание, данное Богу. Если Младший будет заботиться о брате и сестре Эпплтон, тогда Бог позаботится о нем.
Покидая больницу (через служебный выход), он прежде всего намеревался убить отца. Но к тому времени, когда добрался до дома — дома, где умерла его мать, дома, где умерли Лестер Коггинс и Бренда Перкинс, — он передумал. Если убить отца сейчас, чрезвычайное общегородское собрание отменили бы. Младший этого не хотел, потому что оно послужило бы отменным прикрытием его главного дела. Большинство копов пойдет туда, и ему будет проще попасть в Курятник. Младший только сожалел, что у него нет отравленных армейских жетонов. Он бы с радостью затолкал их в горло умирающему Ба-а-арби.
Но Большого Джима дома все равно не было. Младшего встретило лишь одно живое существо — волк, который перебегал автомобильную площадку у больницы в предрассветные часы. Он сидел на ступенях крыльца. Смотрел на него и глухо рычал. Шерсть стояла дыбом. Глаза злобно желтели. На шее висели армейские идентификационные жетоны Дейла Барбары.
Младший закрыл глаза и сосчитал до десяти. Когда открыл, волк исчез.
— Теперь я волк, — прошептал он жаркому и пустому дому. — Я — оборотень, и я видел Лона Чейни,
[168]
танцующего с королевой.
Он поднялся на второй этаж, вновь хромая, но не замечая этого. Форма висела в шкафу, там же находился и пистолет — «беретта-торус». В полицейском участке таких было двенадцать, купленных по большей части на деньги Министерства национальной безопасности. Он проверил обойму «беретты» на пятнадцать патронов, убедился, что пистолет полностью заряжен. Сунул его в кобуру, опоясал ремнем худеющую талию и вышел из комнаты.
У лестницы остановился, гадая, куда же ему пойти и где побыть до начала собрания, когда он мог приступить к реализации намеченного плана. Младший ни с кем не хотел говорить, не хотел, чтобы его видели. Потом вспомнил об укромном месте, которое находилось совсем рядом с полицейским участком. По лестнице спускался осторожно — чертова хромота вернулась, плюс левая половина лица онемела, словно ее заморозили, — потом захромал по коридору. Остановился у двери в кабинет отца: может, открыть сейф и сжечь все деньги? Решил, что овчинка выделки не стоит. Он смутно помнил байку о банкирах, которых занесло на пустынный остров. Там они богатели, выгодно продавая свою одежду. С губ Младшего сорвался лающий смех, хотя в памяти не осталось ни ключевой фразы, ни смысла байки.
