И если не диллайн повинны во всем этом, то кто же?
«Я очищу здесь все… – подумала Грэйн. – Непременно очищу. Завтра. Сегодня… когда проснусь. Отстираю одежду, починю эту повозку и вычищу мула. Но сперва…»
Дары богов надобно принимать с почтением и благодарностью и не воротить нос даже от столь… неаппетитного их оформления. Но сейчас – спать, спать… Бродяги не выбрали бы для своего лагеря место незащищенное и всем известное. Значит, остается лишь положиться на богов, потому что начертать защитные руны она сейчас тоже не смогла бы.
У костровища была устроена импровизированная лежанка. Разумеется, чистым и благоуханным это ложе не было, но измученной ролфи уже, похоже, отказывал нюх. Торжественно пообещав себе, что, как только проснется, устроит не только стирку трофеев, но и походное омовение для себя и пленницы, Грэйн решила довольствоваться пока тем, что есть. По крайней мере, тут было относительно сухо. А чтоб змея не замерзла и, не допусти Морайг, не подохла, пока Грэйн спит, ролфи решила улечься с ней рядом. В конце концов, будет греть шуриа теплом собственного тела, если больше ничего нет.
Ролфийка положила пленницу на что-то вроде подстилки и сказала Джоне серьезно, почти зло:
– Боги видят, что ты сейчас – самое дорогое, что у меня есть, шуриа. Боги знают. Я не позволю им тебя забрать, пока я все еще ролфи. Ты не умрешь. Даже и не мечтай сбежать вместе с ночью.
В темноте ее глаза светились зеленым, как у настоящей волчицы. И как волчица, Грэйн подняла голову к небу, чтобы с нескрываемой угрозой сообщить лунам:
– Ты все видишь, Локка. И ты, Морайг. Она моя.
И только потом эрна улеглась рядом и притиснула графиню к себе, так чтобы голова Джоны оказалась на ее правом плече.
В могучем, совершенно неженском захвате шуриа едва не задохнулась. Великие духи, какое унижение – исполнять обязанности живой игрушки, вроде тех, которые дети любят брать с собой в постель. У Раммана был шерстяной котенок, до сих пор бережно хранимый Джоной в специальном сундучке вместе с крошечными распашонками и чепчиками. У Идгарда имелся другой любимец – медвежонок из кусочков кроличьего меха.
«А у нашей доброй эрны – маленькая змейка», – расхохотался призрак.
Эйккен «прилег» прямо в кострище. Развалился, точно на пуховой перине, и принялся разглядывать бледные предрассветные созвездия.
«Ты на девичью выю не примеривайся, все одно не дотянешься. Она спит, и ты спи, Джони. До Ролэнси путь долог».
Не иначе, издевался вредный пращур. Попробуй тут уснуть, если от ролфийки несет свежим потом и чужой кровью, а еще во сне она поскуливает, совсем как спящая собака, взрыкивает, вздыхает, подергивает руками-ногами. То ли бежит куда-то, то ли ловит кого-то.
«Ага-ага! Скользких шурий – за хвост», – охотно подтвердил дух.
«Очень смешно! – Шутки про змеиные хвосты леди Янамари порядком надоели. – Грешно смеяться над беспомощным человеком, злонамеренно лишенным дара речи».
От ролфи шел настоящий жар, и ничто так быстро не согревает, как тепло живого тела.
«Моя Джоэйн, хоть и шипела, но из-под бока выползать не торопилась. А сначала – да, веревкой привязывал, чтобы не сбежала».
От воспоминаний Эйккена шуриа частенько бросало в дрожь. А еще говорят, что одержимее диллайн никого не бывает. Вот живой… то есть покойный, пример подлинной одержимости – века прошли, а он каждый день думал о своей «гадюке». Любил, как, должно быть, способны любить одни лишь ролфи – раз и навсегда.
Где ты, неведомая Джоэйн, жена бешеного эрна, мать маленького ролфи – прародителя всех Янамари? Давным-давно стала ты рекой или озером, проросла кустом орешника или улетела в теплые края стаей малиновок. Потерялся твой призрачный след среди равнин и холмов Джезима, дух твой влился ручейком в полноводную реку Великих Духов, и сама ты ныне тоненькая ниточка в ткани бытия этого мира.
Джона сама не заметила, как заснула самым обычным сном, согретая ролфийкиным теплом, убаюканная стуком ее сердца. И привиделись ей туманные долины, трава, покрытая инеем, перекрученные ледяными ветрами деревья и свирепые волны, бьющиеся о скалы. А когда шуриа снится Остров – это всегда к чему-то особенному происходит. Родина – она просто так не снится.
Говорят – там самое высокое небо, говорят – там самая сладкая вода, говорят – там даже умирать легко… Жди меня, Шанта. Я вернусь…
Морайг создавала своих детей-ролфи не для спокойной жизни, а для битв. И неважно, с кем предстояло драться: с врагами ли, с дикими зверьми, волнами или неурожаями, холодом и вечными ветрами Островов, долгой-предолгой зимней ночью, снежными бурями или затяжными дождями – ролфи дрались. В противниках у волчьего племени недостатка не было никогда. Но Серебряная Луна дала своим детям и силы для того, чтоб противостоять всем этим напастям. Всем ролфи, женщинам тоже. Разве способна хрупкая и слабая выносить и выкормить здоровых детей? Разве сможет она управиться с наделом и скотом, пока муж воюет? Кто починит крышу, кто распашет усеянное камнями поле, кто выведет утлую лодку на ледяной простор моря Кэринси, чтоб наловить рыбы? Кто, как не ролфийка, вынесет своего мужа с бранного поля, перевяжет ему раны – и отомстит за него, если больше некому? Кто вырастит сыновей, достойных носить имена отцов? Испокон веков множество ролфийских женщин следовали за войском и наравне с воинами переносили все тяготы завоевательных походов. А позже, во времена поражений и утрат, кто оборонял последние бастионы без надежды на жизнь и победу? И кто под властью завоевателей сохранил кровь ролфи и веру ролфи, не позволил диллайн восторжествовать окончательно? Только мертвый побежден навсегда, а ролфийская женщина создана для того, чтоб выживать. И взращивать грядущую победу на горьких полях поражений. Мужам пристала доблесть, а женам – стойкость, но терпеть лишения, без устали шагать по много лайгов в день, спать урывками и голодать равно способны и те и другие.
О нет, Грэйн и в голову не пришло бы слагать в честь ролфийских дев и жен этакую хвалебную сагу. Все перечисленное было настолько в порядке вещей на Островах, что никто из детей Морайг не счел бы подвигом… ну, к примеру, то, что после всех убийственных приключений минувшей ночи эрна Кэдвен проспала всего часа три – и проснулась абсолютно здоровой и отдохнувшей, разве что грязной и голодной, как настоящая волчица. По правде, с несказанным удовольствием сейчас ролфи умяла бы, например, целого кабанчика, не побрезговав и хрящиками, чтоб потом еще неделю обходиться сухарями и не страдать от этого. Но раз столь необходимого ей мяса нет, и сухарик пойдет впрок. И шуриа поесть тоже не помешает.
Но прежде надобно обиходить беспомощную пленницу и прибрать стоянку. Потому как первым утренним впечатлением Грэйн была мысль о том, что она заночевала в выгребной яме. Ролфи приподнялась на локте и сморщила нос, впервые в жизни пожалев, что у нее еще при рождении не отшибло нюх. Ночное возбуждение схлынуло, бешенство, насытившись вражьей кровью, отступило. Шуриа уже не спала: моргала и страдальчески кривила губы.
