«Вот как ты запела, милая моя, – язвительно заметила Фэйм, словив себя на переживаниях о Джевидже. – А ведь еще недавно желала ему мучительной смерти. Что значит пройти с мужчиной тяжкой дорогой невзгод и лишений. И вот он уже вовсе не враг тебе, а самый лучший и единственный друг и ты жизни себе без него не мыслишь».
Стоит ли спорить? Да – прониклась, да – прикипела. А чем она, Фэймрил Бран Эрмаад, хуже Кайра или профессора Коринея, которые прониклись и привязались к этому человеку, будто к родственнику? Их-то он точно не влечет как мужчина, и его покровительства отреченный маг и юный студент тоже не ищут. Где же коренится эта притягательность?
Словом, в поисках ответа на терзавшие противоречивые вопросы Фэйм забрела довольно далеко и уже хотела было возвращаться обратно, как вдруг взгляд ее привлекла статуя.
Дикий виноград и хмель оплели серый камень со всех сторон в своем стремлении пробиться повыше, к животворному свету, будто неведомые лиходеи поймали и опутали частой сетью ВсеТворца. Девять пар его рук, кроме Скорбящих Дланей, были укрыты под широким плащом и очертаниями издали чем-то напоминали сложенные за спиной крылья. На кладбищах уже, наверное, лет двести не ставили такие алтари, отдав прерогативу ваять образ Зиждителя под контроль Клира. Видимо, изваяние было настолько старое, относящееся к той эпохе, когда скульптор мог позволить себе отступление от любых канонов. ВсеТворец простер Скорбящие Длани не над алтарной плитой, а как бы над всем некрополем, и такая грусть таилась в его строгих чертах, такая боль лилась из неканонично обращенных к земле глаз, что волей-неволей наворачивались слезы. Великий, хоть и безымянный, мастер творил, не иначе.
Фэйм не могла отвести взгляда от горестного лика статуи, не в силах пошевелиться. Будто чудом божественным превратилась в одно из сверкающих изморозью деревьев, лишь умело прикидывающихся мертвыми, а на деле просто заснувших до весны. Под твердой корой воспитания и самоконтроля заледенела точно так же, как древесные соки, ее кровь. Такая же обнаженная пред невзгодами-ветрами, такая же бесплодная.
Печальные очи глядели сверху вниз на застывшую недвижимо женщину, молчание обняло ее холодными руками, одиночество прижало растрепанную голову к своей твердой груди… Но – нет! ВсеТворец вовсе не скорбел о потерянной и потерявшейся дочери своей. Нет! Он… Фэйм готова поклясться чем угодно… памятью Кири… Он словно возлагал свои Несокрушимые Длани на узкие женские плечи…
«Ты сможешь», – тихо шелестел ветер.
«Ты достойна большего, Фэймрил Эрмаад!» – написано было воробьиными следочками на снегу.
«Ты сумеешь все преодолеть! Я верю в тебя…»
– А я – в тебя, Зиждитель…
На миг ей показалось – губы изваяния дрогнули в легкой улыбке. Но это всего лишь слеза навернулась. Камень, простой серый камень, и больше ничего. А чудо? Не нужно никаких чудес. Оно уже свершилось.
Фэйм встрепенулась и почти бегом бросилась обратно. К дому, где остался Росс.
За время ее отсутствия он успел прийти в себя, успокоиться и даже занялся посильным делом – сбивал топором подходящие для поддержания огня ветки с рухнувшего от старости дерева-сухостоя.
– Еще немного, и я бы пошел вас искать, – с укором заметил Джевидж.
– Загулялась. Здесь и вправду очень красиво.
– Вы ведь не обиделись? – осторожно поинтересовался милорд и поспешил добавить: – А я все съел и молоко выпил.
Сейчас он напоминал Фэйм мальчишку, торопящегося доложить о выполненном задании, чтобы, не ровен час, не схлопотать от строгой няньки взбучку.
– Вот и замечательно, – улыбнулась женщина. – Вам бы еще нежную куриную котлетку на пару…
И прыснула от смеха, когда увидела перекошенную отвращением небритую рожу лорд-канцлера. Нет, ну правда, где это видано – несокрушимый, хоть и бывший маршал и… паровые котлетки?
– А что вы так смотрите на меня, милорд? – как ни в чем не бывало продолжала она. – Протертые супчики, омлеты, киселики, отварное мясо – это самая лучшая пища для вашего желудка.
– О нет! – охнул Джевидж.
– О да! – передразнила его Фэйм.
– Киселики…
Росса невольно передернуло.
– И нечего кривиться. Я готовлю вкусные киселики, без пенки, не густые и не жидкие, а в самый раз. И ч*!*у*!*дные пышные омлетики.
Истинная правда, между прочим. За целый год можно научиться многому, даже готовить.
– Омлетики… боже мой… – ужаснулся лорд-канцлер. – Признайтесь, вы меня дразните?
И стал лепить снежок.
– Ну, разве только совсем чуть-чуть, – хихикнула лукавая вдовушка и шмыгнула внутрь дома прежде, чем Росс успел как следует прицелиться.
Смех застыл ледяной корочкой в горле Фэйм, когда она увидела талисман мэтра Амрита, повешенный за ненужностью на ржавый гвоздь.
Женщины по фамилии Лур всегда отличались могучим несокрушимым здоровьем, а если говорить совсем уж откровенно, то в изящном теле последней из древнего рода шлюх таилась сила и выносливость ломовой лошади. Ибо иначе не выдержала бы Лалил тягот, которые ложатся на плечи прислуги в богатом доме. Каждый день вставать в полшестого утра и до полуночи не присесть, проводя все время за уборкой и чисткой, сможет далеко не каждая девушка. А если еще приходится постоянно держать ушки на макушке, подглядывать и подслушивать везде, где только выпадут удачные возможность и момент, то, поверьте, такая задача под силу отнюдь не слабым телом и духом. Беспрекословно слушаясь указаний дворецкого, не переча придирчивой мис Бодж и сохраняя спокойную веселость, Лалил за несколько дней добилась положения, к которому иные слуги стремятся месяцами. А почему бы педантичному Гергину не благоволить к бойкой, работящей и послушной девице? Она не жалуется, когда появляется срочная работа, и не ропщет при раннем подъеме, умеет и птицу ощипать, и серебро начистить, и после ее уборки можно специально не проверять – ни пылинки не оставит. И не пьет горькую, как иные слуги. Не девица – сокровище в переднике!
А мис Лур и рада стараться, тем паче теперь, когда в ее хорошенькие чуткие ушки уже несколько раз из замочной скважины просачивалось имя Фэймрил. И не только одно оно. Главное, чтобы дозволили убираться и прислуживать в господских покоях, где можно попасться на глаза мэтру Глейру. И хотя горничной вменялось в обязанность оставаться невидимой для хозяев, но Лалил-то знала, как привлечь мужчину, даже не взглянув на него. Ничего сверхъестественного, ни капли колдовства или приворотного зелья. О нет! Всего лишь тончайший, на грани восприятия, запах ароматного масла, плавные завораживающие движения, локон, выбившийся из чепца и поспешно спрятанный с глубоким вздохом. Желанная женщина никогда не останется незамеченной, пусть она сколько угодно отворачивается лицом к стене при одном только звуке хозяйских шагов.
Это ведь только господам хочется думать, что коли слуг не видно и не слышно, то их как бы и нет. А на деле-то все по-другому. Запертые в четырех стенах, заваленные тяжкой работой, они просто не получают других впечатлений, кроме жизни своих хозяев. И без конца судачат о работодателях, а не имея возможности лицезреть повседневный быт скромного мэтра Глейра, перемывают косточки его гостям. Тем паче что тот унаследовал не только дом своего кузена, но и его друзей-магов. Иначе как бы Лалил узнала о причудах мэтра Дершана и тайных ночных визитах метрессы Даетжины Мах*!*а*!*вир. Правда, Гергин поминал волшебницу шепотом, при этом мелко вздрагивая всем телом.
