– Кстати, а что бы вы предприняли в отношении наших подозреваемых – мис Махавир и почтенных мэтров, – обладая всей полнотой власти?
– Сделала бы все возможное и невозможное, чтобы до начала Выставки они и носа не смели высунуть из своих домов. Стоило бы мэтру Глейру или мис Махавир выглянуть в окно, а там от акторов по улице не протолкнуться…
– Хе-хе. Спасибо, мис Лур, я уже отдал похожий приказ.
И выскользнул прочь, адресовав девушке на прощание самую лукавую ухмылку за всю историю Тайной Службы.
«Какой замечательный мужик, – подумала с грустью Лалил. – Жаль, зануда и однолюб».
Непринужденной обстановка, царившая во время ужина, показалась разве что Кайру Финскотту, как самому юному и неопытному из всей компании. За мерным стуком столовых приборов о фарфор и легкой беседой ни о чем он не заметил подчеркнутой сдержанности мистрис Эрмаад, так и не оторвавшей взгляда от тарелки, неестественной вежливости лорда Джевиджа, угрюмого сарказма профессора и сдержанного хладнокровия сыщика. Оно и понятно – чудеса кончились, а впереди всех ждут гораздо менее романтичные испытания, и вовсе не на прочность и стойкость, их-то как раз предостаточно и с некоторым избытком.
Вместе с вернувшим себе память лорд-канцлером воскресло и острое чувство неприязни, столь тщательно культивируемое Фэймрил все предыдущие шестнадцать лет. Она сумела полюбить искалеченного, но не сдавшегося Джевиджа, человека с сильной волей, добрым, хоть и непростым нравом и потрясающей улыбкой, с которым так замечательно молчать, глядя на огонь. Но, к величайшему сожалению, его больше нет. Вернее сказать, он тщательно замурован в гранитном саркофаге под названием «канцлер Империи». И еще неведомо, выживет ли там внутри каменного ящика долгов и обязательств живой Росс. А вдруг уже умер?
Профессора Коринея накрыла очередная волна разочарования в жизни. Столкновение с подлинным чудом, прикосновение к древнему волшебству поколебало святую веру Ниала в правильности собственного выбора. А правильно ли было отречься от части самого себя? Отказаться от чего-то ниспосланного… извне, от Дара, от судьбы… Муки сомнения и неудовлетворенности Кориней претерпевал многократно и воспринимал их как неизбежную и закономерную расплату за предоставленную возможность самому избрать жизненный путь. Зря, что ли, ВсеТворец столь щедро даровал смертным право выбирать и судить по совести. Но, положа руку на сердце, часто ли они пользуются этой привилегией? Пренебрежительно мало. Оно ведь проще простого – катиться по удобной, наезженной предками колее. Если ухабы, то как у всех, если повороты, то с подписанными указателями, если остановки, то по расписанию. От рождения к смерти, через детские шалости, первую любовь, прибыльное дело, достойную жену, семью, детей и внуков. И ничего тут нет страшного или глупого. Даже если человек, лежа на смертном одре, сможет сказать: «Я честно жил и вырастил замечательных детей», то это дорогого стоит. Однако же далеко не каждому даровано такое счастье.
Ниал Кориней сломал о макушку хокварского ректора не только мажеский жезл, но и судьбу. И всю оставшуюся жизнь регулярно получал повод гордиться собой, чтобы иной раз горько сожалеть об утраченном, а потом снова и снова убеждаться в своей правоте. И так без конца, по всей видимости, до самой могилы обреченный сомневаться.
А тут, прямо как на грех, Неспящие и Великий Л’лэ, полет над Эарфиреном и… такая пронзительная острая тоска по всему несбывшемуся, коего у каждого человека бездонные сундуки, а у отрекшегося мага втрое больше. Словно, останься Ниал Кориней полноценным чародеем, отросли бы у него крылья, чтобы лететь вслед за Огнерожденными в их сокрытые горизонты, в их забытые миры. Ох, дьяволова задница, как же все это противно и невыносимо! Противно быть таким же беспомощным, как простые смертные, и невыносим вечный круг одиночества, с которого не сойти ни одному прирожденному магу, сколько бы жезлов он ни сломал и как бы искренне ни отрекся.
Вот и маялся многоуважаемый профессор Кориней сомнениями, точно невинный юноша на пороге «веселого» дома, и точно знал – верного ответа на его вопросы не существует в природе.
Набиваться толпой в квартиру профессора, стесняя его совсем уже до крайности, было бы неразумно, с учетом того, что у Росса и Фэйм теперь имелись собственные меблированные комнаты в доходном доме госпожи Поллос, расположенном через дорогу.
– Вот, возьмите! – резко буркнул профессор и сунул в ладонь Росса склянку с бесцветной прозрачной жидкостью. – Смешаете со старым антидотом и выпьете сегодня вечером перед сном. И да поможет вам ВсеТворец, милорд.
– И как долго я буду спать? – полюбопытствовал тот, близоруко разглядывая снадобье на просвет.
– Как все нормальные люди. До самого утра. А затем милости прошу ко мне на осмотр. Заодно изложите мне свои прожекты относительно дальнейших своих действий. Или мы уже вам больше не нужны?
Раздражение мэтра достигло своего апогея, щедро подстегнутое отличным знанием нравов и привычек властей предержащих.
Джевидж недобро изогнул широкую бровь:
– Позвольте напомнить, я так никогда и никому не говорил, мэтр.
– Что не может не радовать, милорд, – сдержанно огрызнулся Ниал.
– Еще раз хотите напомнить о клятве?
Тон, с которым это было сказано, навевал чувство ползающего по голой коже скорпиона. Но и отрекшегося мага напугать одними лишь голосовыми модуляциями тоже не так просто:
– Нет, милорд, всего лишь о том, что вы должны внимательнее относиться к своему здоровью и не забывать, что после приема этого адского снадобья вы становитесь моим постоянным пациентом, – ловко выскользнул из словесного капкана Кориней, мысленно показав канцлеру непристойный жест.
– Куда уж! Тут забудешь, – хмыкнул Росс и спрятал склянку поглубже в карман.
Кто-кто, а он умел ценить достойный отпор, равно как и помнить о содеянном добре и зле.
Наверное, проще всего было Грифу Девраю. Теперь, когда он точно знал, что произошло в лесу неподалеку от Хокварской академии, решение представлялось совершенно простым. Бывший рейнджер вовсе не собирался обманывать или прятаться от нанимателей. Напротив, сыщик намеревался изложить мэтру Эарлотту и мистрилу Бириде всю правду от начала и до конца и даже потребовать причитающийся ему остаток гонорара. А почему бы, собственно, нет? Пусть папаша малолетнего ублюдка, поднявшего руку на женщину, подает иск и судится с канцлером Империи. А Гриф Деврай даст показания перед присяжными – за ним не заржавеет.
– Я бы удивился, если бы вы поступили иначе, – сказал лорд Джевидж, когда бывший рейнджер честно изложил свои планы, едва они остались наедине. – Только боюсь, не дождемся мы с вами, капитан, судебного разбирательства. Мэтр Эарлотт отговорит убитого горем родителя от опрометчивого шага. Хоквару такая слава и популярность вовсе ни к чему.
– Ваша правда, милорд. Мне ведь тоже не хочется терять репутацию.
Мужчины курили, стоя на маленьком балконе, и за неимением бренди попивали остывающий чай. Гриф мялся и никак не мог решиться спросить у лорд-канцлера, помнит ли тот капитана Деврая. Но Джевидж словно мысли читал:
