Когда, приподнявшись для убедительности на локте, она затянула: «Погоня, погоня, погоня, погоня в горячей крови», — Понаехавшая хрюкнула, упала лицом в кассу и затряслась плечами. Следом загоготала Галя. О. Ф., не обращая внимания на бессовестное зубоскальство подчиненных, невозмутимо допела песню, рывком села и вытащила из сумки косметичку. Сначала беспощадно напудрилась, а потом, растянув губы в полуулыбке, стала аккуратно обводить их карандашом.
— От вы ржо…оте, а гла…авного не знаете, — стараясь не шевелить губами, проговорила она.
— Чего не знаем?
— А то…го не знаете! — О. Ф. вытащила тушь и принялась щедро нагуталинивать ресницы. Раз прошлась щеточкой по всей длине ресниц, два прошлась. Придирчиво разглядела в зеркальце один глаз, потом второй. Удовлетворенно хмыкнула. Убрала косметичку, победно щелкнула сумочкиной золотистой застежкой. — Олеся залетела.
— То есть как это залетела?
— А вот так. Доеблась. Вчера приперлась со всей своей родней — пугать меня изнасилованием несовершеннолетней. Вы бы видели эти хари! Одна бабка чего стоила — с бельмом на глазу, вся в репьях. Видать, с поля пригнали, прямо с картофельных грядок. Трясла перед моим носом справкой о беременности, грозилась судом. Только не на ту напали, у меня тоже сын несовершеннолетний, семнадцать лет. И это еще вопрос, кто кого изнасиловал!
В том, что насилуемым в данных обстоятельствах был несчастный Павлик, никто из девочек не сомневался.
— И чего теперь будет?
— Свадьба будет, чего будет. Не доводить же дело до аборта. Так что быть мне в сорок пять бабушкой. — О. Ф. снова вытащила пудреницу, вытянула рот в ниточку, придирчиво оглядела верхнюю губу. — Или дедушкой, судя по активно пробивающимся в последнее время усам.
Свадьбу играли большую и шумную.
Тверская родня потрясла московскую умением пить на брудершафт всей честной компанией — вставали в круг и, скрещивая руки, пили каждый из бокала соседа. До дна.
Московская родня, дабы не ударить в грязь лицом, попыталась повторить маневр, потерпела сокрушительное поражение и была жестоко обсмеяна тверской. Зато отомстила неумелым, но вполне воинственным нижним брейк-дансом. О. Ф. потом несколько дней ходила скособоченная, с горчичным пластырем на спине, но довольная донельзя. Демонстрировала девочкам фотографии. На фотографиях молодожены, забившись за дальнюю колонну зала, с ужасом наблюдали баттл новоиспеченных сватов. Особенно потрясала бабка невесты — невысокая, коренастая, с безумным начесом пергидрольной химии, она постоянно что-то жевала и отовсюду смотрела в объектив разношерстными дикими глазами.
— Что это у нее с глазами? — ужасались девочки. — Один вроде нормальный, а второй не пойми какой. Искусственный, что ли?
— Это фотограф, как умел, зрачок на бельме рисовал. Иначе получилась бы вообще страсть господня. А так какой-никакой, но хотя бы глаз!
Со временем О. Ф. смирилась с невесткой и даже полюбила ее. Впрочем, это не мешало ей скандалить с Олесей по пустякам. Олеся относилась к диктаторским замашкам свекрови с пониманием, метко отгавкивалась, пекла пироги. Через семь месяцев родила мальчика Степу. Павлик от навалившейся ответственности резко возмужал, перевелся на вечернее отделение института, устроился на работу.
В общем, и на улице О. Ф. наконец-таки наступил заслуженный праздник.
Метод пития тверской родни: нужно встать в круг, попьями внутрь. Скрестить руки, рюмку держать в левой. Сосед справа протягивает левой рукой рюмку соседу слева. Сам придерживает правой рукой рюмку, которую ему протянул сосед справа.
Главный цимес ритуала — в синхронности движений.
О. Ф. утверждала, что тверская родня довела групповой брудершафт до высочайшего уровня — рюмки опустошались в секунду, и никто не обливался!
Марина
Однажды в обменнике работала девушка Марина, беженка из Абхазии.
Приехала она в Москву с пятилетним сыном Борькой, первое время жила у родни в малогабаритке. Ночевала на кухне, между холодильником и угловым диванчиком. Холодильник был допотопный, раннесоветский, работал как по часам — включался каждые пятнадцать минут, изуверски гремел содержимым, сокрушительно умирал. Казалось — навсегда.
Но не тут-то было.
Сначала Марина честно пыталась заснуть в перерывах между эпилептическими припадками холодильника. Но потом махнула рукой и придумала себе занятие — стала вязать носки. Через три месяца бессонных ночей она связала сорок восемь пар шерстяных носков.
Спала урывками, днем, особенно где приятно укачивало. В лифте, например, или в метро.
Старшая по подъезду, Макаровна, навсегда настороженная к нерусским, Маринину родню по-своему уважала и, как умела, опекала. Вела светские разговоры.
Соберутся они в воскресный день в гости, а Макаровна тут как тут, высунулась по пояс в окно своей квартиры на третьем этаже и любопытствует:
— От вы, ну точны как цыганы! Табором туда-сюда снуете. И еда у вас перченая вся, как рак языка себе еще не заработали? И имена у вас чудные! Ну что это за имя — Тамаз, был бы уж Камаз, что ли?
Любила зайти в гости, поинтересоваться меню:
— Ты, Маринка, чего там намесила в кастрюле, на вид говно, а есть вкусно (лобио).
Время от времени фонтанировала альтруистическими предложениями:
— Вашу мать я пропишу у себя, но к прокурору схожу на всякий случай, вдруг вы меня потравите.
Сеяла мелкую межнациональную вражду:
— А ваша Нонка у чеченов работает? Ууу, вы ей скажите, их бояться надо!
Давала полезные советы:
— Кто ж на крышу в пинжаке лезет, иди возьми дедову телогрейку, может, там вши, но это ерунда, зато пинжак не порвешь!
Узнав, что Маринка связала огромное количество носков, погнала ее к метро — продавать прохожим. Марина отбрыкивалась до победного. Тогда Макаровна забрала у нее носки, пошла торговать сама. Вернулась вся измазанная в грязи — подралась с бабкой, торгующей вязаными шапками. Зато довольная донельзя — отдала товар оптом за пятьсот рублей. Со скандалом всучила деньги Марине, ходила по двору гоголем. Марина посчитала в уме. Получалось — сорок три пары носков она отдала бесплатно. Повздыхала, сходила в магазин, накупила продуктов. Испекла хачапури. Отнесла Макаровне.
Растроганная Макаровна обещала помочь с трудоустройством. Через неделю прибежала с радостной вестью:
— Собирайся. Будешь работать в санатории. Называется «Шелковый», там сотрудники шелкового комбината отдыхают.
— Кем буду работать? — обрадовалась Марина.
— Сторожем! Вот и выспишься наконец. Только ты обязательно отблагодари директора. А то Вадим Михайлович шибко добрый — согласился тебя с сыном туда взять. Так что целынь день с ребенком будешь.
