Когда всадники выскочили к костру, работы прекратились, и лесорубы стали сбираться к пришельцам. Рюрик со злыми глазами крутился в седле, сжимая меч.
— Вы убили моего отца! — выкрикивал он, задыхаясь от ярости, — Он был заколдован в эти деревья, а вы его… на дрова!..
— Парень, мы все были деревьями,—молвил кто-то.—До сегодняшнего утра…
Лесорубы обступили всадников. Ошеломленный Рюрик переводил взгляд с одного на другого, не выпуская меча из рук.
— Не верю,—выдохнул он наконец.
Из толпы протолкался.к нему высокий, плечистый норманн в драной кожаной рубахе, какую надевают под кольчуги. ,
— Рюрик! — крикнул он, пытаясь стащить юношу с седла, — Ты меня не узнаешь?
— Хельмут? — ахнул тот, роняя меч. — Ты?
Как мальчишка, он повис на шее норманна, что-то бормоча и всхлипывая. Остальные члены команды обступили их, хлопая Рюрика по плечам и перебивая друг друга. Моряки-чужеземцы с других кораблей молча смотрели на них. Молчали и пятеро всадников.
ГЛАВА 10
Два корабля уходили от острова в разные стороны. На наскоро починенном норманнском драккаре возвращались на север моряки, что были заколдованы в деревья. Среди них были и люди из других стран — несколько персов, индиец, фряги. Шестеро нормандских моряков, в том числе и отец Рюрика, не дождались освобождения — когда заклятье с них спало, они были уже мертвы. С умершими были преданы сожжению все мирты на холме: они уже никогда не смогли бы стать людьми.
Черный дым клубами поднимался с холма в небо. Люди не сводили с него глаз. Ветер дул с острова, донося до кораблей запах гари и пепла.
Некоторое время оба корабля — и судно Синдбада, и драккар норманнов — еще держались рядом, но, по мере того как остров уходил дальше, увеличивалось расстояние и между кораблями. Перед закатом корабли последний раз отсалютовали друг другу вымпелами и разошлись в разные стороны. Норманны взяли курс строго на север, к берегам Индии и Персии, а Синдбад поплыл обратно к Кощею.
В ночь поднялся ветер, к рассвету перешедший в настоящий ураган. Появление солнца не умерило его пыла — волны вставали вокруг корабля как стены. То одна, то другая обрушивалась на него с бешеной яростью зверя. Судно то задирало нос, так, что почти вставало на дыбы, как разъяренный жеребец, то зарывалось в воду, черпая ее бортами, то опрокидывалось набок, как подбитая утка. Парус сорвало, мачта треснула, все, что не успели убрать, смыло водой за борт. Унесло в море и несколько неосторожных матросов.
В трюме бесились лошади, обрывая повода, — они словно чуяли близкую беду. Жеребцы Буяна и Мечислава уже дважды срывались с привязи, грозя или разбиться, или потопить и без того плохо держащийся на воде корабль.
Миновал поддень, прежде чем буря немного улеглась. Еще не веря в удачу, люди, еле отдышавшись, терялись в догадках, что было причиной непогоды.
— Прогневался на нас, за что-то, Шейх моря, — убежденно говорил Синдбад,—Я думал, он нас сразу потопит, а он, слава Аллаху, дал нам время, чтобы вымолить прощение.
С этим никто не спорил, странно было другое: никто не, мог даже предположить, чем вызван гнев.
— И вроде жертвы мы ему дали в начале пути, — продолжал теряться в догадках Синдбад. — Неужто ему мало?..
— Может, и мало, — молвил Мечислав. — Он, видать, за то на нас гневается, что мы его за последнее не отблагодарили — ведь он нас к острову со смертью Кощеевой привел и назад уйти с него позволил. Когда впервые в море выходили, такого уговора — про остров — промеж нас еще не было…
— А ведь и верно! — Синдбад хлопнул его по плечу. — Ну, что скажете?
Мореход победно оглянулся, но в трюме царило молчание. Матросы молились Аллаху, косясь на капитана и пассажиров, Гаральд упоенно молился Пресвятой Деве и всем святым, которых помнил, Буян напряженно раздумывал. Когда Синдбад заговорил о новой жертве Шейху моря, он встрепенулся.
— А и то! — выдохнул он, — И как я сам не сообразил! Новая жертва!
— Да как же это? — подал голос Властимир. — Ведь мы не по торговым делам путешествуем, товаров нет при нас, барыша тоже никакого. С чего нам с ним делиться? Вот путь окончим, тогда и о жертве подумать надо будет…
— Еретики вы, а не язычники, — процедил Гаральд, осеняя себя крестным знамением. — Господь гневается на нас за что-то, а вы о торговле помышляете… О душе бы подумали немного! Душа бессмертна!..
Он собирался еще много говорить, но Буян вскочил на ноги.
— Я знаю, что делать надобно! — выпалил он. — Верно, что Водяник морской с нас жертвы требует. Верно и то, что с жиру он бесится, смерти нам желая. Вспомнил я сейчас об одном случае, что с дедом моим приключился. Синдбад, прикажи спустить на воду доску да привязать ее к борту той веревкой, что в моем тороке при седле найдешь, — и никакой иной!
Не прибавив и слова, Буян полез доставать гусли. Мечислав подобрался ближе.
— Ты к Водянику пойдешь? — шепнул он.
— Угадал. — Буян взлохматил его вихры, — К нему, родимому! Отошедший позвать матросов Синдбад подошел со свернутой веревкой:
— Эта?
— Она самая. — Гусляр бросил на нее косой взгляд, настраивая гусли. — Как привяжете да доску на воду спустите, так меня позовите!
Пожимая плечами над странностями славян, Синдбад ушел. Было ему от чего теряться в догадках — веревка на вид была самая обычная, только чуть зеленоватая, словно с подплесенью. Но Мечислав, когда капитан ушел тронул гусляра за локоть: — Крапивная?
— Она самая, — кивнул Буян. — Простую волны по приказу Водяника вмиг порвут, а из сушеной крапивы сплетенную никаким чарам не одолеть!
— Боишься?
— Боюсь.
— Так чего ж идешь ты тогда? Буян встал, оправляя рубаху:
— Водяник обидчив и злопамятен. Коли не задобрить его чем, вовек не умилостивится. А нам еще по морям не один день ходить — чует мое сердце.
Словно подтверждая слова гусляра, новая волна ударила в борт так, что он чуть не упал.
Буян вышел на палубу. По доскам катились пенные валы. Корабль начинало раскачивать из стороны в сторону. Крапивная веревка, оказавшаяся довольно-таки длинной, лежала, как змея, у ног Синдбада, который обеими руками судорожно цеплялся за борт. От него не отходили несколько матросов и Мечислав. Все в упор смотрели на подходящего гусляра, который нарочно вел себя так, словно шел на свидание к возлюбленной.
Но когда он подошел к борту, молодецкая улыбка исчезла с его лица. Он окинул долгим пристальным взглядом море и небо, скользнул глазами по людям, что ждали его слов и дела, и поманил к себе Мечислава.
— Ежели что — останешься за старшего,
шепнул он юноше на ухо. — Сын волхва все же… Ларец храни пуще жизни, князя не оставляй, с пути нашего не сходи… Три дня меня не будет, — помолчав, добавил он, — сходи вниз, попрощайся за меня с Властимиром. Коль не вернусь — жене моей весть отнеси… Исполнишь?
