— Река и правда приближается, — молвил Буян, — но с ней мы уж как-нибудь сами разберемся.
— Я согласен, — сказал Синдбад, — не станет он нас спасать. Я их знаю!
И, размахнувшись, бросил лампу.
Страшно закричал джинн и ринулся за нею, чтобы поймать ее прежде, чем она ударится о скалу, но опоздал всего на миг — врезалась лампа в камень, и треснула стена. Вслед за ней трещины пошли по самому джинну, словно был он из камня. Закричал он страшным голосом, заметался, но трещины росли, увеличивая его муки. Упал он наземь, забился в крике, но трещины становились все больше. И тогда рассыпался джинн на мелкие части, как каменная статуя. Полетели осколки в разные стороны, ударились о стены, и стены тоже треснули. А в трещинах показалась вода, и полилась она так быстро, что люди оцепенели и только смотрели, как заливает она сундуки, опрокидывая кресла и столики.
— Бежим! — первым опомнился Синдбад, который только и думал о мешке с ценностями.
Бросились все прочь из покоев и побежали туда, где в конце коридора горел слабый свет.
Они бежали, не думая ни о чем, а за ними по пятам гналась вода, заливая все на своем пути.
Подбежали славяне к конюшне и увидели, что скачут трое их коней, гривами, как бичами, хлещут, хвосты по земле стелются, из ноздрей дым валит, изо рта пламя вылетает, копыта камни в труху превращают. Все от них разбегаются.
Увидев эти забавы, Буян всплеснул руками и воскликнул:
— Аи, хороших коников нам друзья наши пожаловали! С такими нигде не пропадешь… Эй вы, господа хорошие, — закричал он и пошел к ним, — не хватит ли все крушить и ломать? Оставьте и воде мутной хоть что-нибудь довершить, не ссорьтесь с нею. А сами-ка к нам собирайтесь — нам до вас нужда! Эй, кони-скакуны, серы и стройны, станьте предо мной, как лист перед травой!
И свистнул он так, что непривычные Гаральд и Синдбад заткнули уши.
Первым услыхал его свист Облак. Заржал он весело, зубами рыжеватого Гуслярова горячего коня за гриву ухватил и потащил к людям. Тот чуть не упал, копыта задрав, но потом сам поскакал, пытаясь на бегу высвободиться из Облаковых зубов. Но тот держал его крепко и отпустил лишь тогда, когда гусляр ухватился за гриву своего жеребца. А серый конь Мечислава заревел, взвился птицей под небеса, а потом камнем пал в ноги юноше и стал, как собака, к нему ластиться.
Огромными глазами смотрели на это Гаральд и Синдбад.
— Никак, морские кони кобыл ваших крыли, — прошептал мореход. — Где ж это видано, чтоб жеребцы прилетали по зову, как птицы?
— Это у нас, в землях наших, такое только случается, — весело сказал ему Буян, вскакивая на спину своего коня. — Потому как наша земля такими чудесами полна, о каких у вас и не слыхивали… Но не время болтать — ты вроде как торопишься к сроку поспеть в город свой? Садись в седло позади любого из нас да держись крепче — вмиг домчим!.. Или ты боишься?
Часть II
ГЛАВА 1
Заночевали они в Багдаде. Кони в несколько часов домчали своих хозяев до города. Остановились только однажды — когда непривычному к перелетам Гаральду ни с того ни с сего стало дурно. Синдбаду это было не в диковинку — как выяснилось, он уже летал — верхом на огромной птице Роух — и даже успел побывать под водой во дворце Шейха моря. Всю дорогу он рассказывал славянам о своих приключениях, не забывая отмечать, какие он выдумал сам, чтобы завлечь слушателей, какие произошли на самом деле, а какие ему припивала молва. И рассказы его текли так плавно и складно, что заслушались все и едва не пролетели мимо Багдада.
Град стоял у берега реки, и во тьме было видно, что причалов ждут утра корабли. По знаку Синдбада снизились всадники над ними, и указал мореход на один из кораблей, что с виду не отличался от прочих — разве что был покрепче иных, — и сказал, что это и есть его судно и что это на нем, если захочет Аллах великий, они и отправятся в путь.
Но пока о том думать было рано. Ни одна живая душа не заметила, как легко и бесшумно, словно три джинна, опустились три коня на двор Синдбада. И пока гости заводили лошадей под навес и отсыпали им зерна, Синдбад прокрался в дом и обрадовал свою мать и сестру. Он коротко рассказал им, что приключилось с ним в пещерах, а обо всем прочем поведал женщинам Буян, когда гостей позвали в дом.
Разговоры продолжались еще так долго, что наутро мореход едва не проспал полдень — время, когда должны были прийти к нему за долгом. Разбуженный стуком в ворота, он выскочил на улицу к купцам, оставив гостей подсматривать в щель за тем, как он сперва в притворном огорчении и ужасе перед наказанием валялся в пыли у ног заимодавцев, целуя землю и причитая, а потом, когда они уже велели страже взять его, вдруг засуетился, припоминая, что будто бы у него есть немного денег, чтобы ему дали отсрочку еще хотя бы на два-три дня. Получив разрешение принести то, что удалось скопить, он бросился в дом и скоро вынес мешок с золотом. Словно опасаясь, что тот может выпасть, он долго не решался его отдать, а когда отдал, выронил, и золото рассыпалось. Славяне от души посмеялись, видя, как удивились купцы, как жадно кинулись они на землю подбирать деньги. Они дрались между собой, а Синдбад стоял над ними, и только чуть заметная усмешка трогала его тонкие губы.
После того дня началась у всех новая жизнь. И когда Синдбад все успевал — оставалось загадкой. Он то целыми днями ездил по базару, договариваясь с купцами и корабельщиками, то устраивал пиры в честь своих гостей, приглашая танцовщиц и певцов, то бродил по причалу, следя, как готовят его корабль к путешествию, и еще он успевал показывать славянам Багдад и рассказывать о его диковинках.
Благодаря его необычайному рвению уже через неделю путники смогли отплыть к острову Буяну.
С севера дни и ночи напролет дули ветра. Прилетали они издалека, из земель, которые были родными трем из четырех гостей Синдбада. Трое славян радовались каждому их порыву, несущему прохладу, и вслушивались в знакомые голоса, словно принесли ветра весточки от родных и любимых. Но корабль торопился не на север, а на юг — вниз по течению реки, а потом по заливу в открытое море.
Чудные, непонятные люди — славяне — часто и подолгу задерживались на носу корабля. Буян стоял там чаще прочих, и даже не все его спутники точно знали, что он там делает. Лишь один или два матроса приметили, что он часами стоит, вскинув руки к небу, и что-то шепчет одними губами. Иногда можно было разобрать слова, но что они означали — не догадывался никто. И все же, пока по ночам гусляр оставался на носу корабля, ветер не стихал и нес судно на юг.
Миновало почти два десятка дней пути, и перед путешественниками открылось море-Океан. Куда ни глянь, всюду была ровная гладь ярко-синей воды. Лишь на горизонте ветра колыхали облака, строя из них дома, башни, чудесные сады. Под поверхностью воды можно было заметить морских чудовищ, бывалый Синдбад поражал гостей рассказами о них.
