— Я служил в его охране, но не справился с заданием. Он мог меня убить за это, но предложил искупить вину новой службой. Он послал меня следить за вами и обо всем докладывать ему. Я слушал, слушал, пока не услышал эту песню… Тут я забыл обо всем…
Он понурился, роняя голову на руки.
— Что верно, то верно, — отозвался Властимир, — голос у нашего Буяна знатный — любой заслушается.
Гусляр присел подле раба.
— Что ж такого нашел ты в моем голосе? — спросил он почти ласково.
Раб вскинулся — глаза его были полны слез.
— Песню, — ответил он. — Я не знаю, как сказать, но было в ней что-то такое, что мне самому петь захотелось…
Несколько минут они смотрели друг другу в глаза.
— Ой, знаком же мне глаз подобных свет, — напевным низким голосом опять заговорил гусляр. — Ты ответь, не лукавя и не хвастая, что за землю зовешь ты родимою? Чей язык ты слыхал с первых дней своих, как зовут тебя от младенчества?
Раб, как зачарованный, не сводил с него глаз, но молчал.
Властимир вдруг поднялся и шагнул к нему. Мечислав подскочил и подал князю руку, помогая. Подойдя, он отстранил юношу и сам нашел голову пленника.
— Славянин он, — негромко молвил резанец, и от звуков его голоса все вздрогнули. — Я по дрожи его это чувствую…
— Не ты один, — отозвался Буян, — я глаза его синие с первого погляда спознал. На тебя чем-то он похож — видно, капля крови есть хазарская.
Раб на вид был чуть постарше Властимира. Загорелый до черноты, широкоплечий, он не производил впечатления простого раба — возможно, раньше он был воином, да за что-то его разжаловали. За последнее говорили полученные в бою шрамы и мозоли на руках от кожаных поводьев и рукояти меча.
— Из какого ты города? — спросил у него Буян.
— Я не помню, — сознался раб. — Одно знаю точно: Кощей велел мне все забыть — и я забыл. И не я один — все, кто у него служит, забыли свое прошлое, а те, кто с севера, — особенно…
— Крепко боится он нашего брата славянина, — раздумчиво молвил гусляр. — Чую, и нам здесь несладко придется… Ну да ладно! Будет время — будет дело. Ты нас не теряй — авось найдем способ тебя выручить. Только князю живую воду добудем — и айда в путь, на родимую сторонушку!
Он мигнул рабу, и тот схватился за голову.
— Домой? — выдохнул он. — На родину?
— Слово чести! Белес
[40]
мне свидетель, коли совру!
— Трудно вам будет слово свое выполнить. — Раб вытер мокрую щеку— Кощей за свое крепче смерти держится. Всего у него полно: и злата-серебра, и каменьев самоцветных, и прочего чуда, и девицы со всех концов земли, и диковинки…
Услышав про девушек, Гаральд тряхнул раба за плечо.
— Говори, что за девушки? — рявкнул он. — Какие?
— Пленницы, — испуганно ответил раб. — Отряд наш самых красивых Кощею доставал. Из разных земель привезены… И желтокожие, и черные есть, и красные, с волосами как смоль… И с севера тож — я теперь вспоминаю…
— С севера? — взвыл рыцарь,—А скажи-ка, среди них не было леди Джиневры, из Англии? Волосы у нее как пена морская, кожа нежна, как шелк, а глаза…
— Мы-то имен у них не спрашивали, — сознался раб, — а что есть среди них светловолосые, так то точно.
— Ее в Дамаске продавали, да только кто-то в черном на черных конях ее увез, — сказал Буян. — Это все, что мы знаем о ней.
— Бывали мы и в Дамаске, знаю такой город. Летали туда за девицами… несколько раз, — припомнил раб.
Рыцарь от облегчения чуть не бросился к нему в объятия, но, вспомнив, кто перед ним, отстранился.
— Мог и соврать, — молвил он недоверчиво. — Сам же сказал, что Кощей вам все забыть велел!
Сквозь загар на щеках раба проступил румянец.
— Такое не забывается, — молвил он еле слышно. — Кощей тех, кто ему надоедал или же строптивой оказывался без меры, нам, солдатам, отдавал.
— Врешь, собака! — Гаральд вскочил, сжимая кулаки. — Мою Джиневру — солдатам на потеху! Да я его…
Он уже ринулся к двери, но на него набросились все разом и вынудили вернуться.
— Такой пока не было, — торопливо успокаивал взбешенного рыцаря раб.—Да мог он ее и не отдать, а для чего иного приберечь. У него все девушки в саду, за забором каменным — ни к ним не пробраться, ни им не выбраться…
Гаральд, услышав про сад, успокоился.
— Как отыскать сад тот?
— Там он, на другой стороне башни. Коль ее обойти, видна ограда белая. Кощей цвет белый не очень-то жалует, но для них расстарался. Только охраны там видимо-невидимо…
Гаральд, словно неживого, отодвинул раба от себя.
— За добрую весть спасибо тебе, — задумчиво молвил он. — А дальше уж я сам как-нибудь…
Он отвел руку потянувшегося к нему Мечислава и, понурясь, ушел.
Раб с тревогой смотрел ему вслед.
— Вы не должны отпускать его,—убежденно молвил он. — Охрана-то вся зачарована, хоть и состоит из таких же, как я, рабов Кощеевых. Убьют они его и вас заодно, потому как хозяин смерти вашей желает.
— Это не твоя забота, — остановил его Буян, — ты лучше-ка иди своей дорогой, а Кощею скажи, что ничего не слышал от нас. Мы своего друга сами остережем от беды.
Было еще темно, когда Гаральд вылезал из окна своей комнаты. Весь день рыцарю не елось, не пилось и ночью не спалось — перед глазами стояла Джиневра. Полтора года пробыла его невеста в плену у колдуна. Всю ночь рыцарь обдумывал план и под утро решился.
Из его окна и в самом деле можно было разглядеть в глубине сада белую стену — единственное белое пятно, что заметили гости во всей долине. Даже сейчас, когда ночь еще не наступила, она ясно различалась вдали. Напрямик от башни до нее было всего около мили.
За ночь из полога кровати и простынь рыцарь сплел веревку. Она доставала до земли. Перепоясавшись мечом, Гаральд спустился почти наполовину, когда наверху послышался шорох и знакомый голос молвил:
— Так я и думал!
Рыцарь вскинул голову — в окне виднелось загорелое лицо Синдбада. Мореход радостно скалился, сидя верхом на подоконнике.
— Я так и думал, что ты решишься туда бежать! — улыбнулся он. — Но я не подозревал, что ты станешь ждать почти до утра — на такое дело следует идти полночью!
Увидев, что, он взялся за веревку, Гаральд яростно прошептал:
