— Да, можешь оставить его открытым, если собираешься стоять за дверью.
— Спасибо, приятель.
— Нет проблем.
Блэй удалялся от жужжания тату-пистолета и симфонии стонов за занавесом, пока не выскользнул из салона на улицу и прислонился к стене здания у входа. Ударив пачкой Данхилл Редс по ладони, он достал сигарету, зажал ее между губами и прикурил своей черной зажигалкой.
Первый затяг был блаженством. Всегда лучше тех, что следуют за ним.
Затягиваясь, он злился на себя, что допустил такую мысль, будто улавливал некую связь, которой и помимо не было, неправильно истолковав действия, взгляды и случайные прикосновения.
На самом деле это было жалко.
Куин выглянул из занавеса, не для того, чтобы встретиться со взглядом Блэя. Он приглядывал за Джоном Мэтью. И развернул эту женщину, взяв ее сзади только по той причине, что ему просто так нравилось.
Херова… надежда на «весна не вечна» заглушала его здравый смысл и инстинкт самосохранения.
Делая сильные затяжки, он настолько погрузился в свои собственные мысли, что не заметил тень в пересекающем улицу переулке. Он курил, не подозревая, что за ним наблюдают, пока холодная весенняя ночь поглощала клубы дыма, вырывающиеся из его рта.
От осознания того, что больше так продолжаться не может, его тело покрылось мурашками.
ГЛАВА 4
— О‘кей, вроде готово.
Джон почувствовал последний укол на своем плече, затем тату-пистолет затих. После двухчасового сеанса в скрюченной позе, он потянулся, вытянув руки над головой, затем снова сел ровно.
— Секунду, дай мне тебя обработать.
Пока парень распылял антибактериальное средство на бумажное полотенце, Джон снова перенес свой вес на позвоночник, приветствуя распространяющееся по всему телу покалывание от иглы.
В образовавшемся «окне» на него нахлынуло воспоминание, о котором он не вспоминал уже несколько лет. Оно было о днях его проживания в сиротском приюте Богородицы, когда он даже еще не подозревал, о своем наследии.
Один из благотворителей церкви был состоятельным человеком, и владел внушительного размера особняком на берегу Озера Саранак
[12]
. Каждое лето, на один день сирот приглашали в его владения поиграть на газоне размером с футбольное поле, покататься на его красивой деревянной лодке и объесться сэндвичами и арбузом.
Джон всегда получал солнечные ожоги. Не имело значения, сколько защитного средства они на него изводили, его кожа всегда обгорала и грубела — пока они, наконец, не отвели ему место в тени крыльца. Отсиживаясь в стороне, он был вынужден наблюдать за тем, как развлекаются остальные мальчишки и девчонки; слушать смех, льющийся по ярко-зеленой траве, в одиночестве уплетая принесенную ему еду; он оставался сторонним наблюдателем вместо того, чтобы быть частью всего этого.
Забавно, но сейчас он испытывал на коже своей спины аналогичные ощущения, что и тогда: она стала огрубевшей и покалывающей, особенно когда татуировщик водил круговыми движениями влажной салфеткой по свежим чернилам.
Боже, Джон мог вспомнить ужас того ежегодного испытания на озере. Ему так хотелось быть с остальными… хотя, если быть честным, в меньшей степени из-за того, что они делали, и большей — от отчаянного желания вписаться в эту компанию. Господи, да они могли бы жевать осколки стекла и не беда, что их рубашки окропились бы кровью, он по-прежнему бы хотел, чтобы все обращали на него внимание.
Эти шесть часов на крыльце — где не на что было посмотреть, кроме комиксов или, возможно, упавшего птичьего гнезда — казались ему такими долгими, словно растягивались на месяцы. Слишком много времени, чтобы думать и тосковать. Он всегда надеялся быть усыновленным и в такие одинокие моменты как эти, его поглощало уныние: гораздо сильнее, чем быть среди этих мальчишек и девчонок он хотел иметь семью, настоящих мать и отца, а не опекунов, которым платили, чтобы его вырастить.
Он просто хотел кому-то принадлежать. Хотел, чтобы кто-то сказал «Ты наш».
Конечно теперь, когда он знал свою принадлежность… теперь, когда он жил как вампир, среди себе подобных, он понимал, что «признание» — вещь, гораздо более яркая штука. Конечно, люди имели понятие о семейных союзах, браке и подобному дерьму, но его вид был больше похож на стайных животных. Кровные связи и спаривание были на гораздо более интуитивном и всепоглощающем уровне.
Когда он думал о юном, одиноком себе, у него ныло в груди — и не потому, что он хотел бы вернуться в прошлое и сказать тому маленькому мальчику, что его родители придут за ним. Нет, ныло потому, что то, чего он желал больше всего на свете, едва его не уничтожило. Его на самом деле усыновили, но это продлилось ненадолго. Велси и Тор впорхнули в его жизнь, рассказали ему, кто он есть и мельком показали, что значит дом… а после исчезли.
Сейчас он был абсолютно уверен, что иметь родителей, а затем потерять их было гораздо хуже, чем не иметь их вообще.
Да, технически Тор, конечно, снова вернулся в особняк Братства, но для Джона он стал чужим. Несмотря на то, что теперь он говорил правильные вещи, слишком многое произошло за время его отсутствия, и было слишком поздно налаживать что-то прежнее.
Джон уже прошел через все, что было связано с Тором.
— Держи зеркало. Зацени, чувак.
Джон кивнул в знак благодарности и подошел к другому зеркалу во весь рост стоявшему в углу помещения. Пока Джон вертелся осматривая свою спину со своего затянувшегося перекура вернулся Блэй, а за ним и Куин появился из-за занавеса.
О, Боже. Это было именно то, чего он хотел. Завитки смотрелись отпадно. Он кивнул, водя рукой с зеркалом вокруг себя, заценивая со всех ракурсов. Черт, было даже немного досадно, что никто, кроме его парней этого не увидят. Татушка была полный улет.
Но все же, что будет дальше, неважно — обнаружит ли он Хекс живой или мертвой, она всегда будет с ним.
Черт его подери, последние четыре недели с момента ее похищения были самыми долгими в его жизни. Да у него и до этого дерьма были чертовски долгие дни. Не иметь понятия, где она. Что с ней случилось. Возможность ее потерять… Он чувствовал, будто был смертельно ранен, хотя на его коже не было повреждений, руки и ноги не были сломаны, а грудь не пронзено пулей или клинком.
Но только не сердце. И даже если бы она вернулась назад и продолжила свою жизнь без него, все бы было нормально. Единственное, чего он хотел — чтобы она была жива и в безопасности.
Джон посмотрел на тату-мастера, положил руку на сердце и низко поклонился. Как только он распрямился, парень протянул ладонь.
— Не за что, приятель. Рад, что тебе понравилось. Дай мне смазать ее мазью и закрыть повязкой.
После того, как они пожали друг другу руки, Джон показал, а Блэй перевел:
