— Вы говорите, что отец любит меня, но убьет того, кого люблю я?!
— И оставит в вашем сердце только себя. Габриэль внезапно возвысила голос.
— Я не понимаю, зачем именно вы пришли, чтобы рассказать мне все это? Почему Манон, если она так страстно мечтает утешить меня, не могла этого сделать сама?
— Потому что этот дьявол, ваш отец, толкнул ее на пол, и она потеряла ребенка, которого ждала, — его ребенка.
— Нет…
Шок… недоверие. Эмоции захлестнули Габриэль.
— Что я могу сделать? Как я могу помочь?..
— Спасите себя! Оставьте его! Бегите! Не дайте ему воспользоваться вашей доверчивостью! Помните о горьком уроке Манон!
— Но Роган… как я могу спасти его?
— Идите к губернатору, расскажите ему все.
— Вы хотите, чтобы я уничтожила своего отца?!
— Иначе он уничтожит человека, которого любите вы!
Габриэль не могла сдвинуться с места, когда женщина, резко повернувшись, направилась к выходу.
— Куда вы?
— К Манон. Моя малышка нуждается во мне.
— Пожалуйста… пожалуйста, передайте Манон, что мне очень жаль… — Ее голос прервался. — Скажите, я бы хотела…
— Я передам ей.
Глядя на дверь, за которой скрылась служанка Манон, Габриэль застыла от растерянности и ужаса. Внезапно она испытала состояние озарения.
Отец, подобно врагу, намеревался убить ее возлюбленного именно потому, что она его любила. Потому что он любил ее. О Боже, это было горькой правдой! Она знала, что это так!
В состоянии ли она пойти к губернатору и уничтожить своего отца, когда все, что он делает, — только из-за любви к ней? Она не может жертвовать им, но попытается выторговать жизнь Рогана, ибо не важно, что они совершили, — она любила их обоих.
Что она могла сделать? Куда пойти? Никуда.
Разве что…
Приняв решение, она смахнула со щеки слезы и решительно направилась к двери.
Тяжело дыша, Мари поднялась по ступенькам домика Манон и тихо открыла дверь. Войдя в дом, она постаралась справиться с дыханием. Верная Мари не хотела, чтобы Манон заметила ее недомогание.
Откинув назад упавшую на лоб прядь седых волос и выпрямив спину, она на мгновение остановилась перед дверью спальни. В доме царила тишина. Она была рада, что Манон наконец успокоилась.
Неосознанно она вспомнила Габриэль Дюбэй и искренне пожалела ее. Милая девушка совсем не походила на ту высокомерную колючку, какой представляла ее себе Мари. В глазах Габриэль был ужас, когда она узнала о дьявольских злодеяниях Жерара Пуантро, и, как ни странно, Мари была уверена, что девушка поверила ей.
Комок застрял в горле Мари, когда она вспомнила слова юной Габриэль.
Пожалуйста… передайте Манон, что мне очень жаль.
Манон будет счастлива, узнав, что к ее предупреждению отнеслись внимательно и благодаря этому Жерару Пуантро не удастся погубить дочь и безнаказанно уничтожить невинного человека. Дай Бог, чтобы это помогло Манон простить саму себя и дать силы жить дальше.
Она приоткрыла дверь спальни, стараясь не нарушать тишину. В комнате почти не было света. Доктор Торо стоял позади кровати, молчаливый и задумчивый. Она подошла к нему поближе и только тогда заметила, что его лицо залито слезами.
Слезы… У нее перехватило дыхание. Прекрасное лицо Манон было таким спокойным. Она не шевелилась. Она не дышала!
Мари издала стон, который шел из самой глубины души.
— Манон! Ma petite Манон!
Упав на колени, Мари схватила Манон за руку и прижалась к ней губами — рука была уже холодна. Она почти не слышала того, что говорил доктор Торо.
— Я не мог спасти ее, Мари. У нее опять началось кровотечение… Я не хотел, чтобы она ушла от нас…
Я не хотел, чтобы она ушла от нас.
— Она улыбалась, Мари… Когда ангелы явились, чтобы забрать ее душу, она улыбалась.
Улыбка, после которой были слезы… Слезы Мари, много, много слез.
В заведении было полно народа. В коридоре за дверью то и дело раздавались мужские голоса, женский смех и топот ног. Кларису же одолевало желание сбежать, скрыться, найти место, где она могла бы спрятаться и утишить бурю, разрывавшую ее сердце. Клариса подошла к кувшину с водой, смочила полотенце и, закрыв глаза, набросила его на лицо.
Клариса Бушар… беспомощная и одинокая. Она не предполагала, что когда-нибудь еще ей будет так тяжело. Клариса верила, что после смерти матери и последующих испытаний она сможет перенести любые удары судьбы. Сейчас стало ясно, что это не так: она не может пережить потери Бертрана и Рогана.
Однако едкая мысль тут же мелькнула в голове. Она льстит себе! Роган потерян для нее? Да он никогда и не принадлежал ей на самом деле и не любил ее, как она придумывала в своих мечтах. И никогда не полюбит, так как сердце его отдано другой. Он ясно дал это понять. Боль от трезвого осознания рухнувшей мечты была настолько сильной, что какое-то время после возвращения из тюрьмы Клариса молча лежала на кровати в своей запертой комнате, не в состоянии сопротивляться ей.
Стук в дверь оторвал ее от тягостных мыслей. Она повернулась на звук.
— Кто там?
— Мадам просит вас зайти в ее кабинет.
— Скажите мадам, я… я плохо себя чувствую.
— Мадам просила передать, что она будет ждать.
Клариса закрыла глаза. Она знала мадам. Если она не выполнит эту просьбу, мадам сама придет к ней. И она не сможет дать разумного объяснения своему отказу явиться. Клариса тяжело вздохнула.
— Хорошо.
Дождавшись, когда шаги удалятся от двери, она поднялась и вышла. Пройдя по знакомому коридору в том самом зеленом платье, в котором она наведывалась в тюрьму, Клариса вдруг ощутила себя никому не нужной, выброшенной за ненадобностью проституткой.
С этой болезненно отозвавшейся в сердце мыслью Клариса постучала в дверь мадам. Услышав ответ, она вошла в кабинет и тут же остановилась.
— Закрой плотней дверь, Клариса. Клариса выполнила просьбу мадам.
— Как видишь, у тебя гостья. Думаю, вас не надо представлять друг другу.
— Non.
— Тогда я оставлю вас, чтобы вы наедине могли обсудить свои дела.
Мадам прошла мимо нее. Дверь закрылась за ее тучной фигурой, но взгляд Кларисы так и остался прикованным к прекрасной девушке, стоявшей позади стола мадам.
Щелчок захлопнувшейся двери внезапно раскрепостил Кларису, и она спросила:
— Что вы здесь делаете?
— Значит, вы знаете, кто я такая.
Габриэль Дюбэй сделала паузу. Она была одета в строгое темное платье, которое только подчеркивало белизну ее кожи и заметно контрастировало с вульгарным костюмом Кларисы.
