Кушали, кушали, потом спали на мягком, разнежившись, – чудесно ночь прошла. Беда грянула наутро.
Разбудил их звук. Безумный, погибельный, совершенно дикий не то визг, не то вой доносился со двора в открытое окно. Друзья вскочили в панике, не понимая, что может служить источником такого странного и страшного шума. Ответ знал только Йорген: так кричит живое существо, заживо раздираемое на части. «Вервольфы!» – была первая мысль…
Но за окном уже вовсю сияло не по-утреннему яркое солнце, а жуткий крик не прекращался, вдобавок к нему присоединились отчаянные женские вопли: «Спасите! Кто-нибудь! Люди добрые-е-а-а!»
Не сговариваясь, едва успев что-то на себя натянуть на бегу, чуть не посшибав друг друга в коридоре, они выскочили во двор.
Жуткая картина открылась им.
Возле поленницы, рядом с высокой колодой, в луже крови лежала девчонка лет пяти. Тяжелый колун валялся рядом. И отдельно от тела нога в деревянном башмачке. Ребенок дергался и визжал, а мать, оцепенев от ужаса, стояла над ним и кричала, вместо того чтобы сделать хоть что-то полезное.
Нет, они не успели подумать в тот миг, чем это может закончиться. А если бы и успели – разве смогли бы поступить иначе? Йорген выдернул ребенка из лужи, швырнул на широкую крышку колодца, рубашкой, которую так и не успел надеть, ловко перетянул рану: приходилось ему делать такое, ох приходилось, и не раз! Кальпурций подхватил обрубок, сунул Легивару в руки:
– ПРИРАЩИВАЙ! СКОРЕЕ!
Девчонка перестала кричать, лишь подергивалась странно. Жить ей оставалось считаные минуты, но все-таки она еще жила. И Легивар по прозванию Черный вновь совершил черное колдовство, как тогда, на реоннской дороге: соединил мертвое с живым. Черные выросты-щупальца стянули, прошили окровавленную плоть, ни следа не оставив от ужасной раны. Некромантия – это могучая сила!
– Ой! – сказала девчока, дрыгнув ногой в деревянном башмачке. – Мамочка, мне прямо сейчас такой сон привиделся! Будто она отвалилась целиком! Правда, страшно?
– Вы только не уходите никуда, добрые господа, спасители наши, благодетели! – лепетала-суетилась вдова Ружа. – Я сейчас, я мигом обернусь! Вот только до лавки за углом и назад, в дорожку вас соберу, и рясу принесу, и одежу новую, свежую, старая-то ваша вся кровичкой замаралась! Только не уходите, дождитесь меня, Девами Небесными молю!
– Сваливаем! – грубо, по-казарменному бросил Йорген, едва хозяйка скрылась из виду. На душе стало совсем гадко, будто грыз ее кто-то мелкими зубками. Некромантия, что ли, так повлияла?
Разве можно? Это жестоко, сказали ему, лишить бедную женщину возможности выразить благодарность за спасение ребенка, ведь она так просила! Сейчас вернется с новой рясой, с ворохом новой мужской одежды – а они сбежали. Куда ей девать ненужное добро? Да и что за спешка? Отчего четверть часа не подождать?
Подождали. Вернулась бедная женщина. Но не с новой одежей и не со снедью «на дорожку», а с двумя десятками ифийцев и тощим, желчным хейлигом в белой рясе.
– Вот они, колдуны! Сама, своими глазами видела, как черные чары творили! Хватай их!
Сопротивляться было бессмысленно – все оружие осталось в доме. Схватили.
– Мама, мама! – подскочил ребенок, весь в слезах. – А у меня одежка грязная, в красном, я не нарочно!
– Берите и это отродье! – небрежно кивнул хейлиг. – На нем теперь черные чары, очищение требуется!
– А ты не лезь! – Толстая волосатая рука наемника отшвырнула в сторону бросившуюся наперерез мать. – Не то сама на костер пойдешь, что привечаешь под крышей своей колдунов.
– Ка-ак?! – выла женщина, каталась по земле, билась в непросохшей кровавой луже, волосы на себе драла. – За что-о-о?! Ведь я сама, сама-а донесла-а! Верни-и-и! – Голос ее стихал, отдаляясь.
Наемники-ифийцы уводили «спасителей-благодетелей», подгоняя копьями в спину. Один небрежно, схватив сзади за рубашонку, тащил девчонку, та не переставала трепыхаться и отчаянно скулить «мама!» и «пусти!». Ифиец на ее слезы не обращал ни малейшего внимания, будто не живого человека, а сумку с репой нес – шагал себе, насвистывал…
Ближе к центру города застройка становилась все плотнее, дома здесь не стояли вольно, в окружении дворов и огородов, обнесенных добротными заборами, а теснились, задевая друг друга боками, налезали друг на друга, нависали друг над другом. Заборы исчезли – не стало для них места. Улицы превратились в хитросплетение проулков, переулков и тупиков, из каждой подворотни воняло кислой капустой и свинарником.
Эта часть Зиппля возникла лет триста тому назад, тогда по всей Фавонии было принято строить так тесно. Но если узкие, как щели, улочки северных городов создавали ощущение домашнего уюта (до тех пор, правда, пока не пришлось ловить на них вервольфов или шторбов), унылые старые кварталы фрисского захолустья рождали в душе чувство безысходности и тоски. Должно быть, именно поэтому здешние хозяйки так любили стирать – старались хоть немного отмыться от грязи своего бытия. А все постиранное вывешивали прямо поперек улицы, на протянутых от дома к дому веревках – центр города был буквально опутан ими. Порой мокрое тряпье свисало так низко, что прохожим приходилось пробираться меж чужими портами и простынями, как между занавесями, раздвигая их руками. Понятно, что чище они от этого не становились.
– И какой смысл было стирать? Уже захватанное все! Дуры бабы, понавешали на самом ходу, – злился вслух Легивар, отлепляя от лица мокрую нижнюю юбку. – И куда смотрят городские власти!
– Ты бы о вечном думал, грешник, а не о чужом белье, – посоветовал ему хейлиг.
– Тебя не спросили! – огрызнулся бакалавр и заработал болезненный тычок в спину отточенным острием копья. На рубашке проступила кровь.
– Ой! – Шагавший позади Мельхиор скривился так болезненно, будто не Легивара поранили, а его самого. – Зачем вы так, добрые люди? Ведь это не по-божески!
Ну и его ткнули легонько:
– Кто ты таков, чтобы о богах рассуждать?
– Я ученый-богослов и в сан возведен, – возразил юный хейлиг с тайной гордостью. – Девам Небесным служу.
– Девам служишь, а с колдунами черными компанию водишь! На костер!
– Кстати о кострах, – вдруг как бы между прочим завел разговор Йорген фон Раух. – Мельхиор, напомни, пожалуйста, какой у нас ближайший праздник?
– Я тебе напомню, нечестивец, – ухмыльнулся чужой хейлиг. – Осеннее Восхваление аккурат через три недели. Вот тогда и очистятся ваши душеньки…
– Через три недели, ага, – пробормотал Йорген, что-то прикидывая в уме. – А пораньше никак нельзя?
От такого его вопросика пленники аж споткнулись. Чужой хейлиг – и тот удивленно хмыкнул:
– А ты что, торопишься, чадо? – (Вот еще словечко выдумали! Будто он дитя малое, а не начальник Королевской Ночной стражи!) – Впервые такого нетерпеливого грешника встречаю! Но не надейся. Ты не свиной окорок, чтоб тебя можно было когда ни попадя коптить. На все свой распорядок есть, и не тебе его менять.
