Глаза ее расширились от ужаса, она не знала, на что решиться: укусить обидчика, пустить в ход ногти или завизжать… Но тут, высветленное бесстыдно подглядывающей луной, пред ней возникло лицо взволнованного ромея. Он быстро заговорил, жестикулируя. Адельгейда с перепугу не могла разобрать слов, лишь смотрела на красивого необычайной для этих мест утонченной красотой принца, не сразу заметив, что больше ничто не мешает ей отвечать.
Адельгейда уловила в его речи слова, сходные по звучанию с латынью, которую ей вдалбливали давно, но довольно безуспешно. Вероятно, ромей извинялся за причиненные неудобства, на что-то сетовал… Она покачала головой, объясняя, что не понимает его. Затем положила руки ему на плечи и произнесла то ли вопросительно, то ли утверждающе:
— Amore.
Герцог Конрад Швабский недовольно оглядел комнату, переделанную Никотеей для частных приемов. Раньше в ней отдыхали стражники, дежурившие у покоев господина и госпожи, а теперь им была оставлена маленькая каморка, где едва можно было развернуться. То же, что Никотея именовала «кабинес», больше не напоминало герцогу о ратных забавах: ни составленных у стены копий, ни развешанных щитов, ни шлемов, разложенных вдоль длинной скамьи — шпалеры, полупрозрачные занавеси, в общем, нечто эфемерное, едва ли заслуживающее уважения.
— Радость моя, — буркнул герцог, — мне сообщили, будто ты пригласила сюда некоего рыцаря, прибывшего утром в Аахен.
— Да, это правда, — почтительно склонила голову Никотея.
— Почему же ты сама не сказала мне об этом?
— Мой дорогой, не унижай себя подозрениями. Не к лицу тебе — храбрейшему из воинов — выказывать малодушие перед женщиной.
— Малодушие? В чем же ты видишь малодушие? — Конрад поджал губы.
— Счастье жизни моей! Вероятно, я выбрала не то слово, но скажи, как еще назвать то незримое сражение, в котором ты по собственной воле каждый миг проигрываешь ничему, призраку?
— Любимая! Рыцарь, которого ты пригласила, — не призрак!
— Это большая для нас удача.
— Я тебя не понимаю. Где тут удача?
— Отрада глаз моих, удача уже в том, что родич короля Обеих Сицилий граф Вальтарио де ла Квинталамонте прибыл на турнир, который ты, с присущей тебе мудростью и дальновидностью, пожелал устроить. Я в восхищении от размаха твоих деяний — ты собрал князей в Аахен, устроил им отменную охоту, ты веселишь их души пирами, услаждаешь слух песнями миннезингеров, радуешь глаз танцами плясуний и игрой жонглеров. Твои сторонники благодарны и преданны тебе. Те, кто доселе колебался, привлечены твоей щедростью и благородством… Но ведь есть еще враги. Даже молния Господня не способна заставить их отринуть ненависть и склониться пред истиной. Но когда ты занят делами великими, позволь и мне, в меру сил, заняться тем малым, что доступно моему разумению.
— Конечно, я позволяю тебе, любимая. Но при чем тут граф?
— Я знаю графа Квинталамонте уже давно и видела его в бою. Поверь мне, немного в Европе найдется рыцарей, способных противостоять ему.
— С удовольствием преломлю копья в схватке с ним…
Глаза Никотеи удивленно расширились:
— Конрад, очи сердца моего, величие короля, а уж тем паче императора не измеряется количеством сломанных на турнире копий. Как учил Спаситель: «Оставим кесарю кесарево». Насколько я помню, герцог Баварии Генрих, прозванный Львом, по сей день не терпел поражений на турнирах. Во многом его популярность зиждется на славе непобедимого воина.
— И ты полагаешь, что этот граф способен одолеть Генриха Льва?
— Я буду чрезвычайно удивлена, если произойдет иначе.
Герцог Швабский передернул плечами:
— Не знаю. Слабо в это верится, но надеюсь, ты знаешь, о чем говоришь.
— Благодарю тебя, мой государь. Ты в который раз являешь мне образец прозорливости, — склонила голову Никотея. — Не тревожься, ступай к князьям, пусть они видят тебя веселым. Я же сделаю то, что ты велишь, наилучшим образом.
— Ты самая замечательная жена на свете. — Конрад подтвердил свои слова жарким поцелуем и, придерживая меч, размашистым шагом покинул кабинес.
Никотея поглядела ему вслед, вздохнула, утерла губы уголком платка и хлопнула в ладони, призывая служанку:
— Зови графа Квинталамонте.
Фульк Анжуйский сомкнул руки за спиной королевы и нежно притянул ее к себе. Та не сопротивлялась, Фульк ощущал легкую дрожь в ее теле, но не мог понять — страх ли это или скрываемое возбуждение.
— Не надо, милый, не надо, — шептала Матильда, не делая попыток вырваться, — нас могут увидеть.
С неуемной страстью юности Фульк продолжал осыпать поцелуями ее лицо, стараясь заглушить этот слабый протест.
— Ну что же ты, — повторяла изнемогавшая королева, — вокруг слуги.
Слова увещевания мало что значили для анжуйца — за мгновение счастья он готов был самолично перебить всех имеющихся в замке слуг вкупе со сторожей.
— Я люблю тебя, моя королева, — шептал он. — Люблю больше жизни!
— Остановись, — Матильда уперла ладони в грудь юноши, — сюда идут.
Фульк прислушался: из коридора и впрямь доносились голоса и тяжелые шаги множества ног. Пока шаги были довольно далеко, но коридор не имел иных дверей, кроме этой.
— Тебе следует спрятаться, — скороговоркой произнесла королева.
Фульк огляделся — личные покои Матильды не располагали к игре в прятки. Все здесь было более чем скромно, казалось, будто находишься не в апартаментах повелительницы Британии, а на провинциальном постоялом дворе. Единственным местом, пригодным для укрытия, была крошечная молельня, примыкавшая к покоям государыни.
Граф Анжуйский в три шага оказался в святилище, моля Всевышнего не судить его чересчур жестоко.
Звуки из коридора доносились все ближе. Вдруг звон шпор и топот стих, и в комнату вошел осанистый старец с жезлом — мажордом, хорошо помнивший еще неистового отца доброй королевы Матильды.
— Моя госпожа, — поклонившись, объявил он, — бароны Нормандии пришли сюда, дабы изъявить вам покорность и призвать к оружию.
Королева подошла к высокому стулу, повернутому лицом к молельне, и величественно опустилась на сиденье:
— Зови.
Делегация нормандской знати ввалилась в королевские покои, едва мажордом открыл двери, собираясь огласить волю Матильды.
Увидев суровую женщину на троне, они поспешили склониться, ожидая дозволения молвить слово.
— Я приветствую вас, — начала она. — Что привело столь доблестных воинов так далеко от родных земель?
— Моя королева, — старший из баронов поднял глаза на Матильду, — мы пришли к тебе — внучке великого Гийома Завоевателя, ибо признавали, признаем и впредь намерены признавать в тебе законную повелительницу Нормандских земель.
