— Шах и мат, — прокомментировал Джордж Баренс.
— Я… поддерживаю герцога Конрада, — поднялся следующий по старшинству Лотарь Саксонский. Лицо его было бледно, даже издалека слышалось, как тяжело ему даются произносимые слова.
— Еще бы, — усмехнулся лорд Джордж, — по нашим данным, он присягал на верность Бернару. Сейчас ему высказаться против — все равно что напроситься на отлучение от Церкви. Тем более если его несостоявшийся зять отправится сражаться с пруссами…
— Отправится, — Камдил облокотился на ограждение ристалища, — но теперь с куда меньшим войском, чем рассчитывал. Вероятно, только с баварцами, ну, может, еще с саксонцами.
— Монсеньор, — рядом с графом Квинталамонте остановился запыхавшийся херсонит, — там Федюня…
— Что с ним?
— О, не беспокойтесь, он жив и здоров. Но у него на коленях спят две огромные змеи, и еще он говорит, что нам следует незамедлительно идти к Бернару Клервосскому.
Матильда рыдала. Рыдала и не могла унять слезы — бегство любимого казалось заслуженной карой за грехи: за поругание траура, за попрание отцовской воли, за невенчанную любовь, за обман, который окружал нечестивую ее страсть с самого начала. Но чем сильнее гнала прочь обуревавшие ее чувства, тем сильнее болело сердце, грозя разорваться на части от тоски.
Королева уединилась в молельне и не покидала своих покоев, вознося молитвы Святой Деве, прося заступничества. Но каждый раз, когда начинала она «Ave Maria», мысли возвращались к греховным мирским вопросам: как могла стража у ворот пропустить пленника, куда помчался он, где скрывается? Ответы находились тут же. Уже не первый день Фульк Анжуйский свободно разъезжал по Лондону и его окрестностям, и никому бы в голову не пришло останавливать высокородного гостя короля и королевы. Ответы находились сразу, но вопросы в голове Матильды звучали вновь и вновь.
— Моя королева, — мажордом ее величества вошел в покои Матильды, — к вам направляется государь.
— Для чего он хочет видеть меня? — спросила Матильда, стараясь наскоро промокнуть слезы на щеках.
— Он мне не сказал. Лишь повелел сообщить, что незамедлительно прибудет. А вот, кстати, и он, — заслышав характерные шаги в коридоре, мажордом открыл двери и согнул спину в поклоне.
Трижды глубоко вздохнув, чтобы восстановить дыхание, королева вышла навстречу суженому.
— Рада видеть вас, мой государь. — Она склонила голову, надеясь, что такое положение не даст рассмотреть ее заплаканные глаза.
— И я рад, Мотря, — пробасил Мстислав. — За советом к тебе пришел. Из земель, что от нас к закату лежат, гонец прибыл. Говорят, князь у них объявился, коий многие города на копье взял и многие воинства в прах развеял. А на знамени того князя не крест ваш, не хиро ромейское,
[70]
не лик святой, а самое что ни на есть кубло змеиное.
— Да, я слышала о том, — коротко ответила Матильда.
— Вот я себе и думаю: змей — он змею рознь. Сам я, как всякому доподлинно ведомо, змееборец, но ведь и то сказать, от нашего Светлояр-озера до вашего студеного Сновидона мы и сами змеиным путем пришли. Послал я туда нынче лазутчиков — разузнать что к чему. А к тебе пришел спросить: как в прежние-то времена с теми землями предки наши поступали? Бились или мирились? Или же иначе как?
— Чаще бились, — ответила Матильда, не удержав предательского всхлипа.
Король Гарольд замолчал и пристально уставился на будущую супругу.
— Пошто слезы льешь? Или по батюшке убиваешься?
— По батюшке, — краснея, выдавила Матильда.
Мстислав оглядел ее с одной стороны, затем с другой, будто не видал ранее:
— Ужо тебе, Мотря, не к лицу врать-то. Не отца ты сейчас поминаешь.
— Не отца, — еще ниже склонила голову королева.
— Тогда кого же?
Дочь Генриха Боклерка молчала.
— Что ж молчишь? Ответствуй.
Матильда чувствовала, как падает вниз сердце и сплетаются в комок все невысказанные слова, перехватывает дыхание, и слезы вновь заливают щеки.
— Ладно, не говори, и без того знаю. О молодце заморском убиваешься. Так ведь?
Матильда кивнула.
— А он, ишь, сокол залетный, крылья расправил и упорхнул.
Матильда почти без чувств рухнула на колени.
— Встань, встань. Не пристало, — подхватил ее Мстислав. — Разве ж непонятно… Я вон хоть и не стар, да в летах. А тот, недовешенный — юн да пригож. Встань… Корить тебя не буду. Но уж совратителю, не обессудь, кол острый. — Король собрался хлопнуть в ладоши, чтоб позвать мажордома.
— Не губи! — Матильда схватила его за руки, не давая свести. — Не губи, мой повелитель!
Мстислав помрачнел:
— Что, уж так не люб? — наконец выдавил он. — Чем же я тебе нехорош? Может, обидел когда? Злата ли не дарил, мехов ли? Может, когда прогневил?
— Боюсь я тебя, — тихо вымолвила Матильда. — Боюсь, как батюшку своего боялась. Ежели хочешь — голову мне руби. Я одна во всем виновна…
— Так, значит. — Гарольд высвободил руки и прошелся по комнате, выискивая, что бы сокрушить могучим ударом. — Значит, так…
Матильда стояла перед ним, замерев от ужаса, ожидая расплаты и благодаря небеса за то, что они подарили ей немного счастья перед гибелью.
— Вот как… — невпопад бросил Мстислав. — Ну, значит, и быть по тому. Сядь, Мотря, и выслушай волю мою. Сказывал ли тебе — сон мне дурной был. Поведал я тот сон мудрому Георгию, мниху
[71]
ромейскому. Растолковал он его, и когда правду сказал, то приключилось с братцем моим родным, от меня неотличным, беда великая. Пал он от измены черной в отчих землях. А потому надо мне собираться в Киев-град, дабы самолично вызнать, что да как. Ты же здесь — в дому — хозяйкой останешься. Дружину я тебе отряжу немалую, советников путных… Правь тут пока именем моим. А ежели не вернусь через один год, один месяц, одну неделю и один день, то почитай себя свободной от слова, мне данного. И коли так, то и живи, как знаешь.
Матильда удивленно подняла на могучего, сходного с лесным медведем, витязя заплаканные глаза. Тот глядел на нее печально и, как показалось королеве, сам едва сдерживал непрошеные слезы.
— Быть по сему, — кратко бросил он и, не дожидаясь ответа, вышел из покоев королевы.
Глава 27
В бою не успеешь оглянуться, и оглядываться уже нечем.
Йохим Мюрат
Стража у покоев Его Святейшества отсалютовала, увидев перед собой храброго капитана ди Гуеско. Дежуривший у дверей секретарь папского камерария,
[72]
приветственно кивнув барону, приоткрыл дверь, спеша доложить Папе Гонорию II о прибытии капитана его гвардейцев.
